Она села за туалетный столик, ее мысли лихорадочно метались. Ее очень поразили слова тети о самоуважении, особенно потому, что они очень напоминали то, как выразилась Шарлотта Лукас в Лонгборне. «Мне не была по душе лишь ситуация, в которой я находилась, а не я сама». Мэри знала, что о ней нельзя сказать того же. Ее так часто называли неудачницей, что она сама поверила в это. Женщина с ее недостатками не заслуживает носить красивую одежду. Она также не имела права наслаждаться другими удовольствиями, которые придавали вкус жизни, – любовь и привязанность были главными среди них. Их она тоже была лишена, и ничто, говорила она себе, не изменит этого и никак не повлияет на ее будущее.
Так она привыкла думать, сколько себя помнила, но здравые рассуждения миссис Гардинер каким-то образом лишили этот привычный мрачный взгляд на вещи большей части его силы. Впервые за много лет Мэри задалась вопросом, почему она так охотно смирилась со своей несчастной долей. Кто это сказал, что ее судьбу нельзя изменить? Почему она не должна прилагать усилия, чтобы добиться перемен к лучшему?
Она вздрогнула и поняла, что ее трясло не просто от холода в комнате, а еще и от шока – шока от осознания того, что мрачная уверенность, которая так долго владела ею, ослабила свою хватку. Мэри подтянула свободно сидящее платье, чтобы оно не соскользнуло с плеч, и обхватила голову руками, пытаясь собраться с мыслями. Внезапно в ее памяти всплыла строка, которую мистер Коллинз записал для нее.
«Наше счастье зависит от нас самих».
Это выражение часто попадалось ей на глаза в книгах, и Мэри даже выписала его в свой сборник цитат. Но, прокручивая эти слова у себя в голове, она вдруг осознала, что никогда по-настоящему не понимала их смысла. Они никак не влияли на ее самооценку. В этом отношении утверждения матери по-прежнему довлели над Мэри сильнее высказываний Аристотеля. Она никак не могла освободиться от убеждения миссис Беннет, что счастье зависит от того, выигрышный ли билет ты получишь в лотерее жизни, особенно если это будет красивое лицо и изящная фигура.
Потом она приехала на Грейсчерч-стрит, и все изменилось. Там она увидела, как выглядит настоящее счастье, и впервые в жизни поняла, каково это – оказаться в его объятиях. В Пемберли она оставалась немым свидетелем, наблюдая за счастьем других со стороны, но в доме Гардинеров ее приняли в круг друзей, пригласили стать частью семьи и окружили добротой. Какое-то время она позволяла себе просто купаться в таком непривычном удовольствии; но вскоре ее пытливый ум проснулся, и она стала вдумчиво оглядывать дом на Грейсчерч-стрит, задаваясь вопросом, как Гардинеры достигли своего состояния счастья. Только теперь она наконец поняла, в чем крылись причины, и увидела, что Аристотель гораздо лучше, чем миссис Беннет, представлял себе, как достичь счастья.
Безмятежное счастье, в котором протекала жизнь на Грейсчерч-стрит, не являлось результатом красоты, богатства или удачи. Правда, Гардинеры отличались некоторой удачливостью – главным образом это касалось приличного дохода и хорошего здоровья, – но никто из них не мог похвастаться особенной красотой, и они не имели ни обширных акров земли, ни холмистых парков. На самом деле, подумала Мэри, можно было бы возразить, что многие из тех преимуществ, которыми они пользовались, были в равной степени дарованы и Лонгборну – за исключением радостного настроя. Нет, решила она, еще больше укрепившись в правоте этой мысли, – Гардинеров отличало то, что они упорно трудились на пути к счастью, прилагая неустанные усилия, чтобы привнести его в свою жизнь.
Они не считали это счастье делом случая или судьбы. Вместо этого супруги делали все, что было в их силах, чтобы взрастить его, и ценили великодушие выше раздражительности, предпочитали доброту обиде и всегда поощряли смех, а не жалобы. В результате они получили самый наполненный счастьем дом, который Мэри когда-либо знала. Если и можно сказать, что кто-то выковал счастье своими руками, заключила она, так это ее дядя и тетя.
Настороженная и задумчивая, она выпрямилась. Если у дяди и тети все получилось, почему бы ей не последовать их примеру? Она могла бы начать с усвоения некоторых жизненных принципов, которые сослужили им такую хорошую службу. Никто из Гардинеров не стыдился себя. Может быть, она сумеет перенять от них хоть немного уверенности? Она могла бы попытаться чаще улыбаться и реже хмуриться, повторяя себе, что не все ее фразы в разговоре скучные и неловкие. Не так-то просто избавиться от пожизненного опыта пренебрежения и отказов, но Мэри почувствовала, что готова попробовать.
Взволнованная, она подошла к окну и открыла створку, выглянув наружу, в темнеющий вечер. Огни магазинов на Грейсчерч-стрит горели желтым светом, в воздухе висел едкий запах угольного дыма, но Мэри это не беспокоило. Она никогда не думала, что полюбит Лондон, но его виды и звуки, которые когда-то казались такими ошеломляющими, теперь воспринимались волнующими и полными обещаний. Она не могла припомнить, когда в последний раз чувствовала себя такой энергичной, бодрой и готовой к чему-то новому. Мэри глубоко вздохнула и закрыла окно. Прежде всего ей следовало преодолеть привычку к самоуничижению. Ничто так не мешало счастью, как твердое убеждение, что оно не для нее. Это убеждение сидело очень глубоко в Мэри, но она знала, что должна бороться, чтобы преодолеть его.
Проходя мимо зеркала, она увидела свое отражение: платье свободно болталось на плечах, шаль небрежно окутывала тело, лицо слегка раскраснелось от ночного воздуха. «Какой растрепанный вид», – подумала Мэри, поднимая складку блестящего золотого платья и нежно проводя по ней рукой. Тонкий шелк был приятным на ощупь. Если ей суждено открыть для себя возможность счастья, с чего лучше начать, как не с покупки новой одежды? Завтра она напишет Лиззи, что готова принять ее любезное предложение, и постарается, чтобы письмо вышло веселым. Она положит начало другому будущему.
– 52 –
Когда их карета остановилась у великолепного, украшенного лепниной здания с высокой входной дверью, обрамленной колоннами, Мэри была уверена, что кучер ошибся адресом.
– Глазам своим не верю! Это больше похоже на дворец, чем на магазин.
Желая скорее приступить к покупкам, миссис Гардинер подхватила плащ и перчатки.
– Именно такое впечатление он на всех и производит. Но уверяю тебя, это магазин… хотя и очень большой. Мистер Гардинер всегда твердит, что в мире нет ничего лучше «Хардинга и Хауэлла», и я с ним не спорю. Если мы не найдем здесь то, что нам нужно, значит, этого просто не существует на свете.
Прожив в Лондоне уже целых три недели, Мэри полагала, что во время прогулок по Чипсайду уже встречала самые роскошные товары, какие только могла предложить столица; но, проходя вслед за тетушкой через огромные двери магазина, девушка поняла, как же сильно заблуждалась. Она никогда не видела ничего подобного универмагу «Хардинг и Хауэлл». И по размерам, и по великолепию этому магазину не было равных. Мэри переходила из зала в зал, и в каждом из них ей предлагался свой особый набор прекрасных вещей. Прилавки из красного дерева отражали свет, льющийся из высоких окон. У одних витрин джентльмены выбирали галстуки, у других дамы придирчиво рассматривали чулки.
