Член ордена иезуитов Бальтасар Грасиан-и-Моралес, хочет он того или нет, создает трудоемкие перифразы, по механизму напоминающие, а то и повторяющие кёнинги. Допустим, его предмет – лето или заря. Вместо того чтобы так прямо и сказать, он их оправдывает и связывает между собой, на каждом шагу оглядываясь, как виноватый:
В тот час, когда в амфитеатре дня
[123]Рассвет-наездник, горяча коня,
На Флегетоне гарцевал бесстрашно
И дерзкая рука
Дразнила лучезарного Быка
Сверкающими пиками рассвета,
А за искусным всадником следил
Ареопаг Светил,
Что, с дивными красавицами схожи,
Усыпали блистательные ложи;
Когда на розовеющих просторах
С огнистым гребнем
И в крылатых шпорах
Феб сонмы звезд оглядывал с утра
(Хохлаток поднебесного двора
[124])
И управлял, с высот своих алея,
Цыплятами, что Леда Тиндарею
[125]Подбросила в те поры, как слыла
Наседкой тех, кого сама снесла…
Увы, помешательство преподобного отца на быках и курах – не самый тяжкий грех его рапсодии. Куда хуже здесь вся эта махина логики: непременное сопровождение любого существительного чудовищной метафорой, безуспешное оправдание бессмыслицы. У Эгиля Скаллагримссона каждый пассаж – задача или, по крайней мере, загадка; у невероятного испанца – сплошная мешанина. Поразительно то, что прозаик Грасиан превосходный и в тончайших хитростях неисчерпаем. Вот как разворачиваются фразы, слетающие с его пера: «Маленькое тельце Хризолога
[126] вмещает исполинский дух; краткий панегирик
[127] Плиния измеряется вечностью».
В кёнингах преобладает функциональный подход. Для них главное в предмете – не внешность, а применение. Неодушевленное они обычно одушевляют; если речь идет о живом существе – наоборот. Их создано великое множество, большинство основательно позабыты, почему я и взялся собрать эти полуувядшие цветы красноречия. Мне помогла первая компиляция, которая принадлежит Снорри Стурлусону, прославленному как историк, археолог, строитель бань, специалист по генеалогии, председатель народного собрания, поэт, двойной предатель, переживший казнь и превратившийся в призрак
[128]. Он предпринял этот труд в 1230 году с назидательной целью. Ему хотелось удовлетворить две разные страсти: тягу к золотой середине и культ предков. Кёнинги нравились ему, если были не слишком сложными, – тогда он наделял их классическими достоинствами. Приведу его наставительные слова: «Ключ этот предназначен начинающим, которые ищут поэтического искусства и хотят пополнить запас своих образов старинными сравнениями либо желают изостриться в толковании темных речей. Следует чтить эти истории, которыми были богаты наши предки, но не дóлжно христианам в них верить». Предупреждение, не лишнее и через семь столетий, когда иные германские переводчики навязывают этот северный «Gradus ad Parnassum»
[129] как эрзац Библии и уверяют, будто повторение норвежских анекдотов – лучшее средство германизировать нынешнюю Германию. Доктор Карл Конрад
[130] – автор преуродливейшей версии Снорриева трактата и собственной брошюры из 52 «кратких воскресных проповедей», содержащих в том же количестве основы «германских верований», расширенных и дополненных во втором издании, – может быть, самый мрачный их образец.
Трактат Снорри носит имя «Прозаической Эдды». Две его части – это проза, третья – стихи, откуда и эпитет в заглавии. Часть вторая рассказывает о приключениях Эгира, или Хлера, искусника в колдовстве, отправившегося однажды в цитадель богов Асгард (смертные зовут ее Троей). Когда наступил вечер, по приказу Одина в палату внесли мечи такой отточенной стали, что никакого другого огня было уже не нужно. Хлер разговорился со своим соседом, богом Браги, сведущим в красноречии и стихотворстве. Передавая один другому огромный рог с хмельным медом, бог и человек завели речь о поэзии. Браги поведал, какие метафоры в каких случаях нужно употреблять. С этим каталогом я сейчас и сверяюсь.
В следующий ниже указатель включены и уже приводившиеся прежде кёнинги. Сводя их в одно, я испытывал наслаждение филателиста:
1
[131]
1
[132]
