— А вы, стало быть, относитесь к ближнему кругу князя Яромира? — прервал меня вопросом архиепископ.
— Я действительно имею некоторую долю в торговле алхимией, ваше высокопреосвященство, и не буду скрывать, что пользуюсь расположением князя. Но к ближнему кругу я всё-таки не отношусь. Думаю, добрым отношением князя я скорее обязан своей матери, которую князь Яромир очень ценит.
— Отрадно видеть такую скромность, — одобрительно заметил тот.
— Это вовсе не скромность, ваше высокопреосвященство, — отказался я. — Иногда бывает выгодно представить себя чем-то большим, или чем-то меньшим, но впоследствии обычно приходится платить за это гораздо дороже. Так что я предпочитаю представлять себя тем, что я есть, не более и не менее.
Архиепископ покивал с доброжелательной улыбкой.
— Но я прервал вас барон, — напомнил он. — Вы рассказывали историю с Зепперами — продолжайте же.
— Собственно, недосказанным осталось совсем немного. Мы с Эрихом Зеппером нашли устраивающий всех выход — оптовые поставки от него ушли, но взамен он получил эксклюзивное право на продажу новгородской алхимии в империи. Потери для Зепперов оказались не столь уж велики, а если учесть, что мне удалось договориться о заметном увеличении поставок, вполне возможно, что их доходы, наоборот, увеличатся.
— Однако! — с удивлением заметил архиепископ. — То есть получается, что Зепперы вышли из этой истории, ничего не потеряв? Пожалуй, вы правы — в вашем пересказе эта история выглядит совершенно противоположным образом. Но всё-таки в вашей версии подобная мягкость князя Яромира выглядит совершенно необъяснимой.
— Если взглянуть чуть глубже, то объяснение легко увидеть, ваше высокопреосвященство. Дело в том, что Зепперы участвовали в этом не по своей инициативе. Фактическим участником было общество Симона Кананита, и именно оно вынудило Зепперов действовать в его интересах.
— И зачем Зепперы понадобились обществу? — с интересом посмотрел на меня архиепископ.
— Возможности кананитян в княжестве очень ограничены, ваше высокопреосвященство. У нас их казнят без суда, поэтому они обычно вынуждены действовать через посредников.
— Это какая-то дикость, — поморщился он. — Кое-какие методы братьев кананитян, конечно, вызывают вопросы, но всё же они добрые христиане.
— Такова уж наша традиция, — пояснил я. — Да собственно, в любом обществе есть традиции, которые со стороны кажутся дикостью. Вспомнить хотя бы мою прабабку Орианну Арди.
С моей стороны это упоминание выглядело, конечно, немного наглым — особенно учитываю разницу в общественном положении. Однако мне показалось полезным напомнить ему, что несмотря на свой баронский титул, к империи я отношусь постольку-поскольку. И заодно деликатно дать ему понять, что ничто не забыто.
— Я к той истории не имею никакого отношения, — недовольно поморщился архиепископ. — Этим занимался мой предшественник.
— Я упомянул свою прабабку просто как пример, ваше высокопреосвященство, — вежливо пояснил я. — Мне, разумеется, известно, что вы не имели к этому никакого отношения. Хотел бы я сказать то же самое о моих родственниках из Меца.
Архиепископ посмотрел на меня острым взглядом, в эмоциях у него творилось что-то непонятное. Похоже, для него оказалось неприятным сюрпризом, что я знаю о роли Арди из Меца. А раз знаю я, то знает и Бернар, а стало быть, та ветвь является отработанным материалом. Доверия у нас к ним не будет, и добиться чего-то с их помощью нереально.
— Господь велел нам прощать, — наконец со вздохом сказал он. — Это давняя история, не стоит в ней копаться.
А вот и прямое подтверждение — трудно интерпретировать его слова иначе. Стало быть, я совершенно правильно понял намёк пфальцграфа Саксонского — именно Арди из Меца и затеяли преследование моей прабабки. Или, по крайней мере, сыграли в этом преследовании одну из главных ролей. Что с этим делать — совершенно непонятно, однако прощать такое нельзя. Господь, конечно, велел прощать, но как мне помнится, только после вынимания ока за око.
— Поистине так, ваше высокопреосвященство, — покладисто согласился я, опустив глаза.
— Что вы думаете о предстоящих выборах императора, барон? — неожиданно перевёл он тему, отчего ввёл меня в полное недоумение.
— Сказать по чести, ваше высокопреосвященство, это для меня совершенно неожиданный вопрос, — откровенно признался я. — Он был бы вполне понятен, если бы, скажем, двое баронов обсуждали, что там творится в горних высях, но когда барона из захолустья спрашивает об этом курфюрст-выборщик… я, право, даже не представляю, что ответить.
— И в самом деле, — засмеялся архиепископ, — со стороны мой вопрос, пожалуй, выглядел бы забавным. Но всё же вы не совсем правы, барон, — продолжал он, вновь становясь серьёзным. — Мы выбираем императора не по своей прихоти, мы выражаем волю всего дворянства, и род Арди здесь далеко не последний.
— Если посмотреть на ситуацию с такой стороны, то вы, безусловно, правы, ваше высокопреосвященство, — согласился я. — Что ж, отвечу за себя и за своих родственников — надеюсь, Бернар не будет за это на меня в обиде. Мы предпочли бы не лезть в политику, просто по той причине, что держимся от политики довольно далеко, и плохо понимаем политические течения. Однако похоже, что политика нас так или иначе затянет, поэтому мы попросили его высокопреосвященство кардинала Алонзо Скорцезе помочь нам определить ориентиры. Так сказать, стать нашим лоцманом в бушующем море политики.
— Ах, вот как! — не сдержался архиепископ. — И кардинал, естественно, согласился?
— Его высокопреосвященство был настолько добр, — торжественно кивнул я.
— Благодарю вас, барон, это многое объясняет, — заметил он, глубоко о чём-то задумавшись.
Я терпеливо ждал результата его раздумий и задумался сам. Что-то имперцы очень уж зациклены на выборах императора и похоже, я напрасно этот вопрос игнорирую. Что же мне известно? Мне известно, что император тяжело болен, и что жить ему осталось не так долго. Имеется также кронпринц, который, по идее, должен наследовать корону. Однако уже понятно, что простого утверждения коллегией выборщиков ему ждать не приходится, и что кое-кто из курфюрстов предпочёл бы сменить династию. Стало быть, есть некая партия неизвестного мне кандидата, возможно даже, не одна партия, и не одного кандидата. Сам кронпринц ещё несовершеннолетний, то есть у него будет опекун — кстати, кто? — и наверняка у него, или точнее, у его будущего опекуна тоже есть своя партия. Много неясностей, но совершенно очевидно, что у самого императора никакой партии нет, и в его смерти заинтересованы абсолютно все. Иначе мою мать обязательно попросили бы после Ватикана заехать в Вену. Все знали, что она лечит папу, но про императора почему-то никто не вспомнил. В общем, размер здешнего гадюшника внушает уважение — очень не хотелось бы туда случайно влезть.
— А скажите мне, барон, — наконец ожил архиепископ, — вам известно, кто у вас в Новгороде производит боевую технику?
