Штаб Наполеона находился на ферме Кайю, чуть к югу от широкой долины, где его ожидали враги. Император провел беспокойную ночь, что и неудивительно, а рано утром, в воскресенье, 18 июня, он получил от Груши депешу, которая должна была его насторожить. В послании говорилось о том, что пруссаки вместо отступления на восток направились на север, в Вавр, а это означало, что войска Блюхера находятся в нескольких часах ходу от размокшей под дождем долины под гребнем Мон-Сен-Жан. Однако император не обеспокоился и не отвечал Груши почти все утро. В конце концов он откомандировал значительную часть своей армии, для того чтобы пруссакам было чем заняться. Эти 33 000 человек были отправлены специально, чтобы не позволить Блюхеру соединиться с Веллингтоном, и император пребывал в уверенности, что соединения не произойдет. Его беспокоили только те войска, что находились перед ним, – британо-голландская армия. И, поскольку Наполеону никогда прежде не доводилось готовиться к генеральному сражению с британскими войсками, он спросил мнения своих генералов. Это произошло за завтраком в Кайю. Маршал Сульт сказал Наполеону: «Сир, в открытом бою английские пехотинцы дерутся как черти». Такое мнение рассердило Наполеона, как и унылый комментарий генерала Рея, назвавшего британскую пехоту непоколебимой. Наполеон парировал знаменитым высказыванием:
Вы считаете Веллингтона хорошим генералом, оттого что он вас побил! А я теперь говорю вам, что Веллингтон – плохой генерал, а англичане – плохие солдаты, и мы разделаемся с ними еще до ужина!
Наполеон блефовал. Нелепым было и утверждение, будто Веллингтон – всего лишь «сипайский
[16] генерал». Однако, как справедливо указывает Эндрю Робертс в книге «Наполеон и Веллингтон», что же еще должен был сказать император утром перед боем? Его задача – поднять дух бойцов, а не превозносить силу врага. Он знал о репутации Веллингтона, знал, что генералы обожают герцога, поэтому унизил противника насмешкой. И почти наверняка он считал себя полководцем лучшим, нежели герцог. «Наши шансы – девять из десяти», – сообщил он генералам. Однажды император сказал так: «Нельзя начинать битву, если не оцениваешь шансы победить хотя бы в семьдесят процентов».
Была ли причиной самоуверенности Наполеона болезнь? Такой вопрос может показаться странным, но есть предположение, что Наполеон страдал акромегалией – редким гормональным расстройством, которое, помимо прочего, проявляется в чрезмерном оптимизме. Имеются также предположения, что Наполеон страдал от геморроя, запоров, цистита или эпилепсии. Все это предлагается в качестве объяснения его апатичного поведения в том июне. Он, безусловно, был утомлен, но это можно сказать почти о любом старшем офицере, воевавшем в ту кампанию. По утверждению сэра Джона Кигана
[17], за три дня перед битвой при Ватерлоо Веллингтон проспал не больше девяти с половиной часов, наверняка не больше, чем император.
Большинство утверждений о диагнозах Наполеона напоминают скорее оправдания, хотя никто не сомневается, что он был уже не так энергичен, как в молодости. Полковник Огюст-Луи Петие служил в штабе маршала Сульта, у него было достаточно возможности наблюдать за Наполеоном.
Наполеон пополнел. Его голова укрупнилась и глубже сидела на плечах, круглый живот необычно сильно выделялся… Он заметно меньше времени проводил верхом… Мне было нелегко отвести взгляд от этого удивительного человека, которого Победа так долго осыпала своими дарами. Его полнота, тусклая бледность, тяжелая походка разительно отличали его от того генерала Бонапарта, которого я видал на заре моей карьеры, в 1800 году, в Италии, когда он был столь пугающе тощим, что ни один солдат его армии не понимал, как при столь тщедушном теле и болезненном виде он может сопротивляться усталости.
Но, утомленный или нет, Наполеон жаждал сражения. Всю ночь он боялся, что Веллингтон уйдет, однако заря застала герцога на прежнем месте. Ночью, глядя на свет костров, отражавшийся в облачном небе, император воскликнул: Ah! Je les tiens donc, ces anglais! («Ага, наконец я добрался до вас, англичане!»).
Добрался, что и говорить.
Британо-голландская штаб-квартира находилась в городке Ватерлоо. Квартирмейстеры мелом писали имена на дверях, чтобы знать, кого куда поселили. На парадной двери уютного дома на главной улице было написано: «Его Светлость герцог Веллингтон». Теперь там музей. В этом доме герцог провел большую часть ночи за написанием писем. На сон оставалось около трех часов. Дождь продолжался.
Герцог писал британскому послу в Нидерландах, сэру Чарльзу Стюарту, который находился в Генте: «Если можете, пожалуйста, успокойте наших соотечественников. Пусть они будут готовы уехать, но не спешат и не пугаются – все еще может обойтись». Еще он написал леди Фрэнсис Уэбстер, своей 22-летней подруге, с которой встречался в парке Брюсселя. Письмо начиналось так: «Ватерлоо, воскресенье, 3 часа утра, 18 июня 1815»:
Моя дорогая леди Фрэнсис, в пятницу у нас состоялась отчаянная битва, в которой мне посчастливилось, хотя мне крайне недоставало войск. Прусская армия весьма жестоко пострадала и ночью отступила, чем вынудила меня сделать то же самое и отойти вчера сюда, в Ватерлоо. Эти маневры могут потребовать от меня в какой-то момент приоткрыть Брюссель и подставить город врагу. По этой причине я советую Вам и Вашей семье быть готовыми уехать в Антверпен. Я сразу же извещу Вас, если мне станет известно об опасности. В настоящий момент сведений об опасности нет.
Герцог разумно советовал не впадать в панику, но она уже началась. Слухи распространяются быстро, и они гласили, что британо-голландская армия разбита, пруссаки бегут, а Наполеон неудержимо движется на Брюссель. Таппер Кэри служил помощником начальника военно-торговой службы и был отправлен в Брюссель на поиски обоза.
Не успел я проехать и мили, как всех внезапно охватила паника, все принялись кричать, что враг уже рядом. Это показалось мне смешным – я только что прибыл с фронта, а там все спокойно… Никогда прежде не видал я такого зрелища смятения и безумия. В довершение всего пошел сильный дождь, а мы находились в Суаньском лесу. Слуги побросали багаж наземь, попрыгали в седла и ускакали прочь, в тыл… Крестьяне, которые везли на телегах провизию, обрезали постромки и удрали вместе со своими лошадьми, бросив телеги.
В Брюсселе дела обстояли не лучше. Множились слухи о поражении Веллингтона, и приезжие англичане отчаянно искали, на чем можно уехать из города. Англичанин Джон Бут, штатский, находился ночью в городе и оставил записи об этой суматохе:
Не передать словами, какая драка происходила за возможность достать лошадей и экипаж. Сцепились хозяева, слуги, конюхи, горничные, кучера и джентльмены. Все наперебой ругались и крыли друг друга на французском, английском и фламандском… За словами следовали удары… Половина бельгийских извозчиков отказывались ехать сами и лошадей не отдавали. Бурно жестикулируя, они клялись всеми святыми и ангелами небесными, что не двинутся даже ради спасения самого принца Оранского, и ни любовь, ни деньги, ни мольбы, ни угрозы не заставят их изменить решение. Те, у кого были лошади, и те, кто знал, как их добыть, уезжали с удивительной поспешностью, и экипажи, один за другим, удалялись по дороге на Антверпен.
