Вдруг я услышал приказ: «Рысью!» К нам скакали французские уланы и кирасиры, чтобы нас спасти. Английским драгунам пришлось оставить нас и отражать атаку, и я воспользовался внезапной свободой, чтобы спрятаться в ближейшем пшеничном поле. Французская кавалерия атаковала английских драгун яростно, орудовала саблями и пиками так свирепо, что англичане отступили и оставили на поле боя немало мертвецов. Это позволило мне пересечь поле и присоединиться к моей части… Я обнаружил себя возле английского драгунского офицера, убитого в бою. Голова его была разбита саблей, мозг вывалился из черепа. Из его кармана свисала золотая цепочка. Я решил на этот раз не спешить и на минуту задержался, стянув и цепочку, и красивые золотые часы.
Канле присоединился к остаткам своего батальона, став богаче, чем был, когда его покинул. Постепенно хаос развеялся. Выжившие британские кавалеристы вернулись на свой гребень, и примерно к трем часам дня долина снова опустела, если не считать мертвых, умирающих и раненых. Канониры обеих армий вернулись к своим пушкам и продолжили пальбу. Великая атака д’Эрлона была близка к успеху, но в итоге ее остановили залповым огнем, штыками и британской тяжелой кавалерией, которая, разгромив большие колонны пехоты, в итоге была сама так глупо разгромлена. Кавалерия потеряла около половины личного состава, участвовавшего в атаке – убитыми, ранеными или захваченными в плен. Оставшиеся в строю вновь собрались за безопасной чертой. Некоторое время в долине почти ничего не происходило, но затишье было недолгим. У императора не оставалось времени.
«Великие битвы выигрывает артиллерия», – сказал однажды Наполеон, хотя он говорил так много разного, что теперь трудно понять, что из этого произносилось всерьез. Он склонен был к категоричным заявлениям, содержащим зерно истины, – и делал их в основном, чтобы спровоцировать спор, который мог выиграть. Однако свою артиллерию он действительно любил, и теперь большие пушки палили по всей линии, обстреливая британский гребень бомбами и ядрами. Прочие пушки обстреливали Угумон, впрочем, этой битвы Наполеон не видел.
Наполеон ни разу не приезжал на левый фланг, чтобы поглядеть, что происходит близ Угумона, хотя он должен был получать донесения об отчаянном положении, в котором находятся его люди, поскольку сам император приказал использовать против крепости мортиры. На протяжении почти всей битвы Наполеон находился возле главной дороги, либо на ферме Россом, которая расположена к югу от La Belle Alliance, либо у самой La Belle Alliance. Император был одет в серую шинель, и многие видели, как он ходил вверх-вниз на холме, с которого наблюдал за подернутым дымом полем боя. Из трактира принесли продавленное кресло и столик, он подолгу за ним сидел – некоторые считают, что без сил, – и разглядывал карту, расстеленную на столе. Ковырялся в зубах соломиной, всматривался в дым через подзорную трубу. Впоследствии его брат Жером утверждал, что Наполеон ненадолго покидал поле сражения, чтобы поставить пиявки на свой геморрой. Достоверно известно, что император прибегал к такому лечению, но нет никаких подтверждений тому, что именно в этот судьбоносный день.
Годы спустя поле сражения Ватерлоо стало магнитом для туристов. Одним из множества экскурсоводов был человек, называвший себя Декостером. Он утверждал, что в день битвы, с утра, его захватили в плен и заставили рассказывать Наполеону про эту местность. Вероятно, кого-то из местных жителей действительно расспрашивали о том, что находится за гребнем и где проходят дороги, но истории Декостера явно содержали немало вымысла. Император разглядывал сквозь дым сражение, насколько это было возможно, но не садился на коня, чтобы навестить войска, сражавшиеся за него. То была работа адъютантов, кони которых сновали по гребню с новостями и депешами. На французском гребне находилась наблюдательная вышка – высокое и шаткое бревенчатое сооружение, которое, вероятно, незадолго до битвы сколотили землемеры, чтобы снять план местности. Несомненно, некоторые из французских офицеров наблюдали за боем с этой вышки, но нет ни одного упоминания, чтобы по ее лестницам лазал Наполеон.
Веллингтон же ни разу не сошел со своего коня Копенгагена. Большую часть битвы он простоял под вязом у перекрестка, но в самые опасные моменты всегда находился рядом с теми отрядами, которым грозила опасность. Он навестил Пиктона незадолго до того, как колонны д’Эрлона добрались до вершины гребня, но по ходу битвы все чаще и чаще появлялся на правом фланге. Позже он говорил, что «перст судьбы» хранил его, потому что многие рядом с ним были ранены или убиты, но ни его, ни Копенгагена ни разу не задело. Он был командующий-практик, отдающий приказы батальонам самолично, в то время как Наполеон позволял Нею сражаться за него. Императору приписывают «шестое чувство», ощущение момента, критической точки в битве, в которую он мастерским ударом может свалить противника. Однако если так, значит, «шестое чувство» изменило императору 18 июня 1815 года. Критических точек оказалось немало, но ни разу он не воспользовался слабостью британо-голландской позиции, чтобы провести решающую атаку. Веллингтон считал, что, появись Наполеон на поле боя, и французская армия словно стала бы на 40 000 человек больше, ведь французы обожали своего императора, любили его и дрались за него с отчаянной храбростью, но присутствие Веллингтона тоже добавляло его армии воодушевления. Его не обожали, не любили, зато уважали. Когда он ехал перед строем, можно было расслышать, как командуют сержанты: «Смотреть перед собой! Тишина в строю! Носатый едет!» Они знали, что больше всего герцог ценит умение держать строй, но также ценил он и своих людей, и они это тоже знали, многие очевидцы отдавали должное присутствию герцога на поле боя. Когда битва становилась наиболее яростной, когда ядра, мушкетные пули и картечь косили британо-голландские ряды, герцог просто отходил в сторону. Один британский офицер заметил, что к полудню у герцога остался всего один адьютант, «остальные убиты или ранены». А герцог, вспоминал офицер, «был в полном порядке, хотя выглядел задумчивым и бледным». Он выглядел невозмутимым, не потому что таким и был, а потому что таким должен был казаться. Солдат заряжает мушкет и стреляет, его лицо обожжено пороховой гарью, уши заложило от грохота, обзор поля боя ограничен несколькими метрами задымленного пространства, усеянного убитыми и умирающими товарищами. Этот солдат бросает взгляд на герцога. Если он видит, что Носатый обеспокоен, значит, пора впадать в панику, но если герцог спокоен и уверен в себе, то, возможно, все в порядке.
Он не был ни спокоен, ни уверен в себе. Он слышал ропот: «Пусть уже пруссаки придут или стемнеет!» Замечали, что он часто поглядывает на часы. Позже герцог будет говорить, насколько шатким было его положение в той битве. «Я никогда еще не был так близок к поражению». И все время он глядел на восток. И Наполеон тоже. Они смотрели на далекие холмы, ожидая подмоги. Герцог знал, что идет прусская армия, иначе он ни за что не решился бы на сражение, но его армия была уже измотана, а войска не подходили. Он отчаянно нуждался в помощи пруссаков. И Наполеон знал, что у него остается последний шанс, чтобы сломить Веллингтона, прежде чем подойдут пруссаки. Теперь это была гонка. Только для Блюхера и его войска гонка оказалась с препятствиями.
