Идиот!
Видимо, он действительно много выпил. Да и несколько дней перед этим, практически с католического Рождества… Сначала с коллегой в Брюсселе, потом с одним почти родственником в Антверпене, а еще потом с Ларкой… И еще это шампанское… Вероятно, был уже второй час ночи, когда он окончательно размяк и начал рассказывать друзьям то, что никогда никому не рассказывал. А тут понесло. Бах, понимаешь, навеял, или общее помутнение случилось, но он им все выложил: и про то, как выбирался из «Паттона», и про то, как ползал обалдевшим от хлорофоса тараканом вдоль сорванной взрывом гусеницы, никак не понимая, что должен делать. И как вспомнил, наконец, о водителе и полез внутрь… Очнулся тогда Олег только в госпитале, куда его перетащили вертушкой прямо с поля боя. Пуля в правом плече, закрытая черепно-мозговая травма, сломанная в лодыжке нога и еще два ребра, но это был уже и вовсе пустяк. Потом все вроде бы зажило, но… На восстановление он попал в реабилитационный госпиталь Левинштайн, и там старый румын нейропсихолог, защитивший в свое время диссертацию в Москве у самого Лурия, сказал ему без обиняков: или-или. Как бог даст, так и будет. Клиника закрытых черепно-мозговых травм изучена плохо. Возможно, память восстановится, а возможно, и нет. Может быть, ты снова начнешь нормально читать и будешь спать по ночам, но гарантировать тебе это никто не сможет.
Ицкович пробыл в госпитале три месяца. Он не только полностью восстановился, но и сумел заморочить голову самой красивой врачихе в Левинштайне и, в конце концов, на ней женился. А то, что Грейс Балицки была «знойной латино» из Уругвая, о местонахождении которого у Олега в то время имелись лишь очень смутные подозрения, только добавляло остроты чувствам. Но докторскую диссертацию он написал именно по закрытым черепно-мозговым травмам и через одиннадцать лет после ранения заменил старика Шульмана, став вместо него главным психологом госпиталя. Однако же какой бес тянул его за язык рассказывать все это тому же Степе, который ведь их с Витькой своей болью не грузит!
Три года назад погибла жена Матвеева Наташа. Погибла глупо, но по-умному такие вещи и не случаются. Пьяный водитель сбил женщину на пешеходном переходе, проехав на красный свет. Не в Москве, и не в Мухосранске, в «цивилизованной» Англии, в городе Лондоне, не так давно считавшемся столицей мира… Вот тогда, на похоронах Наташи, они и собрались вместе в последний раз.
Ицкович чисто машинально снова потянулся к пачке сигарет, но вовремя себя одернул.
Сорваться хочешь? – Он встал с кровати и хотел было пойти посмотреть, что есть выпить в мини-баре, но остановился, очумело рассматривая свой номер.
Свой?!
Ну, вероятно, это все-таки был его номер, раз он здесь спал. Вот только не влипнуть бы спьяну в историю. Как назывался тот старый советский фильм? «С легким паром»? Но это только в кино герой так легко отделался.
– Donner Wetter!
[24] – Олег подскочил к двери и щелкнул выключателем.
Вспыхнула люстра под потолком.
– Scheisse!
[25] – Почудится же такое!
Разумеется, это был его номер, его вещи, и его бутылка коньяка стояла на комоде перед зеркалом.
Олег еще раз чертыхнулся и подошел к комоду.
Н-да, у него все-таки хватило присутствия духа сделать несколько жадных глотков коньяка прямо из горлышка и, отставив бутылку, вернуться к кровати. Там он все-таки закурил, медленно, неторопливо, как будто специально испытывая свои нервы на прочность. Руки – эти руки! – что характерно, не дрожали.
Ицкович вытянул перед собой правую руку и выпустил дым из ноздрей. Рука – сильная, с длинными крепкими пальцами, каких у него отродясь не было, с ухоженными – хорошо еще, что не покрытыми лаком – ногтями.
Хорошенькое дело, Олег хмыкнул в нос и снова подошел к зеркалу. Из глубины зазеркалья на него смотрел совершенно другой человек, но Ицкович этого «незнакомца» знал, вот в чем дело. Этого молодого мужчину звали Баст. Но так его, разумеется, называли только близкие друзья и родственники в Баварии. Официально же его звали Себастиан Шаунбург, или д-р Шаунбург, или Себастиан риттер фон Шаунбург, что, скорее всего, и являлось его настоящим именем. Однако дело было куда как заковыристее, если вы способны понять, о чем идет речь. И все потому, что в зеркале отражался, конечно, Себастиан фон Шаунбург собственной персоной, но смотрел на него голубыми глазами Баста совсем не этот баварский дворянин, а израильский психолог Олег Ицкович, и вот это уже было, как говорится, «что-то особенное».
– Я брежу? – спросил себя Ицкович, но уже знал, что это не бред и не сон. И главным доказательством этого факта, как ни странно, являлось то, что он взял наконец полный контроль над телом и психикой парня, что отражался сейчас в зеркале. Разумеется, это он – риттер хренов – еще пару минут назад активно засорял голову Ицковича немецкими идиоматизмами, которых Олег в жизни не знал.
Нет, увы, это не сон. Сон, возможно, был накануне. Вернее, ночью, когда, «накушавшись вволю», усталые и веселые, они возвращались в гостиницу, сиречь на набережную Herengracht, дом номер 341, где размещался вполне себе аутентичный амстердамский отель «Ambassade». Теперь, просматривая этот «сон» заново, Олег отметил замечательное настроение, которое вдруг снизошло на всех троих. И дело было не только в «злоупотреблении крепкими напитками»… Что-то еще повлияло и на Степу, и на Витю, и на него самого. Что-то такое было растворено в сыром холодном воздухе…
Вероятно, это был грас
[26], – грустно усмехнулся Олег и подмигнул отражению, у которого, судя по виду, характер был нордический, выдержанный и который…
«Самое смешное, – подумал он с тоской, – что Юлиан Семенов, по-видимому, уже родился, и папу его, Сему Ландреса, еще не посадили. А вот Баст фон Шаунбург имел массу порочащих его связей, хотя и бывал – иногда – беспощаден к врагам рейха. Как говорится, noblesse oblige, положение офицера СД действительно обязывало».
Н-да, дела, «ночь была»… – а вот эту песню сочинить еще не успели…
Ицкович подошел к окну и отдернул штору. Канал был, причем был там где положено. И дома – те же самые – стояли на своих местах. Исчезли только антенны и тарелки спутникового телевидения, и машин припарковано вдоль канала на удивление мало, да и те больше похожи на экспонаты выставки технических раритетов.
Но как это возможно?!
Первым порывом было, что вполне естественно, бежать и кричать «гевалт!». Но, к счастью, у Ицковича всегда были хорошие тормоза. Он экзамены в школе и университете сдавал «на раз» только потому, что в критический момент всегда успокаивался и впадал в состояние какой-то холодной отстраненности. Когда на все происходящее вокруг смотришь как бы со стороны и реагируешь не сразу, а «погодя», но на самом деле действуешь в режиме реального времени, только не дуриком и не с кондачка. Вот и сейчас он сначала постоял у окна, прижавшись разгоряченным лбом к холодному стеклу. Постоял, подышал, с силой протягивая воздух сквозь зубы, поглазел на унылый городской пейзаж, затем, не торопясь – даже как-то лениво – закурил этот чертов «Житан» и пошел искать бритвенные принадлежности.
