— Это напоминает: «Прошу в моей смерти никого не винить». Связался черт с младенцем. Эту бумаженцию нам мой Плотников и твой Уваров прибьют на крышку гроба вместо государственного флага.
— Ладно, — признался Горюнов, — я посулил ребятам из JPG привезти русского журналиста. Им не нравится, что их идеи в нашей прессе в последнее время искажают. Ну дескать, продались они американцам, и все в таком духе.
— Разве это не так? А главное, — Ермилов почувствовал, что краснеет помимо воли, — ты не мог найти на базе любую… любого другого журналиста? Их тут всегда пруд пруди.
— Она вроде как доверенное лицо. Не понапишет, не посоветовавшись. Мы убьем двух зайцев — ублажим курдов, они не станут препятствовать встрече с «белокасочником», а во-вторых, я же объяснял, женщина в машине — это более умиротворяющее зрелище, чем трое угрюмых мужиков. Да и что она тебе? Это личное, что ли?
— Иди ты! — вспыхнул Ермилов. — Не меряй по себе!
У него чуть было с языка не сорвалось то, о чем бы он впоследствии пожалел, насчет прижитого от курдянки Горюновым сына и его отношений с телохранительницей, погибшей в Северном Ираке. Вовремя встряла Меркулова, высунувшись из окна машины и спросив:
— Ну мы едем? Олег Константинович, сделайте лицо попроще. Я наперед знаю все ваши возражения. Не стоит сотрясать этот чудесный свежий средиземноморский воздух. Из машины меня можно выволочь только силой. Вы же не будете драться со слабой женщиной и отбирать у меня мой журналистский хлеб?
— Делайте что хотите, — устало отмахнулся Олег. Он сел на переднее сиденье, поставив автомат между ног, и протянул руку сирийскому разведчику. — Я вообще англичанин, если что.
Горюнов вернулся в модуль оставить расписку Олеси в металлическом шкафчике, запирающемся на ключ. Затем он заставил Меркулову переодеться в никаб прямо поверх джинсов-клеш и синей джинсовой рубашки и велел молчать, если их остановят, и покорно уставиться в пол, ни в коем случае не зыркать по сторонам и не смотреть в глаза мужчинам.
В городе они купили сигарет для Горюнова, приличный запас питьевой воды и несколько пачек сухого печенья. Все время, пока Горюнов с Ермиловым продолжали доругиваться, Абдулбари молчал, не вмешиваясь. Только когда в машине стихли жаркие споры, а Меркулова, кажется, уснула под своим никабом, он спросил на сносном русском языке:
— Ну что, успокоились горячие финские парни?
Горюнов с Ермиловым переглянулись и рассмеялись, не ожидая подобной остроты от араба.
— Надо думать, как не нарваться на нехороших дяденек в черных повязках, — продолжал шутить Абдулбари, но в его голосе сквозила серьезная озабоченность. — Надеюсь, ваша девушка умеет стрелять, я для нее тоже автомат захватил. А то она из нашей веселой компании окажется самой легкой жертвой…
— Умею, — раздалась суровая реплика из-под никаба потенциальной «легкой жертвы». Она не спала.
Да и как уснешь тут? Вокруг местность становилась все более мрачной и все более явственнее проступали последствия войны. Воронки вдоль дороги, разрушенные дома. Джип давно проехал последние КПП, и потянулась ничейная земля — местные давно отсюда сбежали, а боевики откатились, исчерпав тут все ресурсы: воды, еды и боезапаса. Прятаться в развалинах было небезопасно, а правительственные войска еще не успели разминировать остовы домов.
— Средств и сил не хватает на разминирование, — словно услышав мысли Олега, сказал Абдулбари с горечью. — Какую страну развалили! Петр знает, он видел, какая она была.
— Да, — кивнул Горюнов, — приезжал сюда до вторжения в Ирак американцев, в Дамаске купил отличные нарды. — Он поглядел сбоку на Ермилова, обращаясь к нему, так как только Олег из присутствующих знал про то, что Петр «погорелец» в недавнем прошлом. — Только их и привез в Москву.
Меркулова не полезла с вопросами, хотя Олег физически чувствовал исходящие от нее флюиды любопытства. Но по-видимому, сейчас превалировал страх. Он перехватывал горло и у самого Ермилова, некстати подумавшего, что будет с Люськой и как она одна поднимет Наташку. Хотя уж Петька и Васька взрослые… Он отмахнулся от этих мыслей и крепче ухватился за ствол АК. Последний раз он стрелял из автомата в Чечне. Последние годы больше практиковался в стрельбе из пистолета, сдавая ежегодные нормативы, но сейчас не было под рукой короткого ствола, как называл пистолет по убоповской привычке Богданов.
Почти с нежностью Олег вспомнил о преданном Богданыче, получившем тяжелое ранение, но вытащившем раненого столичного следователя с линии огня при подрыве в Чечне.
Ту часть провинции Идлиб, по которой сейчас ехал пыльный джип с тремя мужчинами и одной женщиной в никабе, формально контролировали правительственные войска. Но боевики еще тут шастали, вспыхивали периодически перестрелки, а то и бои. С разведчиком Мухабарата КПП правительственных войск им не страшны, но можно влететь в спонтанную перестрелку, или, перегородив дорогу, их могут встретить бойцы «Джебхат ан-Нусры» и подобной им мрази, прикрывающейся святым знаменем ислама.
Им удалось проскочить Идлиб через несколько часов напряженной дороги, краем, путями, известными Абдулбари, с остановками, когда сириец кому-то звонил и вел то веселые, то нервные переговоры.
Горюнов не вмешивался и не комментировал, сделав для себя вывод, что местные ребята, которые в войсках и властных структурах в это смутное время вспомнили старые племенные связи, традиционные междоусобицы, негласно, но настойчиво требовали денег за проезд, а то они, дескать, не гарантируют, что игиловцы не нападут. Абдулбари чувствовал себя неловко перед коллегой из Москвы.
Ермилов, щурясь от солнца, глядел в окно на разрушения, понимая, что здесь неподалеку, в Хан-Шейхуне в провинции Идлиб, как раз весной шуровал шотландец со своими подручными из «Белых касок».
— Кстати, когда вернемся, можем слетать в Эш-Шайрат, я договорился с ребятами. Хочешь посмотреть на последствия авиаудара? — Горюнов в отличие от Олега уже оптимистично строил планы на ближайшее будущее.
— Я тоже хочу, — подала голос из-под никаба Меркулова. — Но туда можно и с фотографом, и с оператором. Они мне и так не простят сегодняшнюю поездку.
— А ты меньше болтай, — посоветовал Петр не то в шутку, не то всерьез.
* * *
План Горюнова удался. Он представился курдам иракским арабом, но другом Карайылана и, естественно, имел тому доказательства. По поводу его приезда им звонили надежные люди. Он называл себя Кабир Салим, сохранив еще иракский паспорт. (Курды не преминули его проверить, и Ермилов мельком увидел ксиву еще саддамовских времен, где на фото Горюнов был совсем молоденький.)
Он также сказал, что его сын, — курд Мансур, тоже жаждет воевать за Великий Курдистан. Эти слова Петр произносил словно бы через силу, по чьей-то настоятельной просьбе, а не по своей воле и испытывал при этом моральные терзания.
Ермилов удивился бы, услышав, что Горюнов «сватает» курдам на войну сына. Олег различил только в беглой арабской речи Петра несколько раз произнесенное имя Мансур и догадался, что речь о сыне Горюнова.
