Воткнула сигарету в пепельницу, шевельнула белыми губами.
— Харальд Пейпер погиб.
Соль, не удержавшись на ногах, опустилась на стул. Ингрид схватила новую сигарету.
— Догадываюсь, о чем хотите спросить. Да, уверена. Его застрелили прямо на явке, встречался с кем-то… Знаете, что самое ужасное? Харальда будет хоронить СС, ведь официально он офицер, чуть ли не помощник Гиммлера. А мы не имеем права ничего сказать, могут пострадать другие.
— Время придет, — выдохнула Соль, превозмогая подступивший холод. — Обязательно придет, и все узнают правду. Но… Харальд Пейпер начальник штаба Германского сопротивления! Что же теперь будет?
Холодной сталью блеснули светлые, словно утреннее небо, глаза.
— Вальтер Эйгер назначит нового начальника штаба… Уже назначил!
* * *
К ночи распогодилось, в окно заглянули неяркие холодные звезды. Соль не спала, стояла возле подоконника, пытаясь разглядеть знакомые созвездия. Узор не складывался, звезды уплывали к горизонту, мысли путались, во рту скопилась вязкая горечь.
Ингрид не прогнала, даже обрадовалась, что теперь не одна, но разговора не получилось. Баронесса, даже не докурив очередную папиросу, ушла в свою комнату, плотно прикрыв дверь. Соль и не думала обижаться, еще в прошлый раз она поняла, что Ингрид и крепкий мужчина с военной выправкой и седыми висками не просто товарищи по борьбе.
Марш левой, два-три! Марш левой, два-три!..
Она уже хотела отойти от окна, как вдруг замерла от внезапной мысли. На станции Крепость-2 все чужое, и стены, и люди. Даже дед… Агфреду Руэргу карьера уж точно дороже непутевой внучки. Здесь же, в мокром от осенних дождей Берлине, ей, бездомной скиталице, есть, кого любить, кого ненавидеть и о ком скорбеть.
Искать больше нечего. Она дома.
В. То, что могло быть
События даны в обратной последовательности
7
На опушке еще стреляли, но здесь, за зеленой стеной леса, тихо. Маленькая поляна, почти ровный круг, здесь они, кажется, уже бывали. Когда? Месяц назад? Но месяц это тридцать дней, а их день все еще длится, долгий, бесконечный…
Антек упал на траву поближе к Маре, прижался щекой к щеке.
— Хоть бы оружие какое. Бегаем и бегаем!..
Та грустно улыбнулась.
— Нам не положено. Еще не понял, малыш? Это Валгалла, а мы с тобой ее пока не заслужили.
От удивления он даже привстал, опершись на локоть. Валгалла? Это же Свентокшиские горы! Где-то совсем рядом уланы майора Хенрика Добжаньского, только встретить их никак не получается. И еще этот вечный день, только сейчас солнце начинает клониться к закату.
Впрочем, не так это и важно. Мара рядом, совсем рядом, они наконец-то вдвоем.
— Я тебя…
— Не надо, Антек-малыш. Здесь слова уже ничего не значат.
Их губы…
* * *
Антин Немоловский-Косач, боевой псевдоним Джура, тряхнул головой, отгоняя морок. Сон, тяжелый, липкий и одновременно четкий и ясный, словно цветной фильм студии UFA, не желал уходить, оставался рядом. Врач сказал, что это временно, последствия тяжелой операции, хорошо, что вообще жив остался.
Но об этом потом. Не время!
…Явка провалена. Полчаса назад он еще сомневался, но теперь стало ясно. Наблюдатель, если на великом, могучем и свободном, «топтун». Почему по-русски? Потому что из НКВД, по сапогам видно. «Схидняки» до сих пор не уяснили, что в Галичине горожанин, даже батяр с Лычакова, никогда не наденет сапоги, тем более здесь, в центре Львова. А на Востоке яловые сапоги со скрипом и блеском последний писк моды.
«Топтун» неспешно прохаживался вдоль автобусной остановки, сжимая в пальцах маленький букетик цветов. Антин усмехнулся. Мерзни, мерзни, коммуняка! А вот явку жаль, очень удобная, рядом с Оперным. Когда еще такую найдешь?
А из черного репродуктора, что на ближайшем столбе, так и льется:
Во Львове ремонт капитальный идет,
Шьют девушки новые платья,
Улыбки блистают и глазки, и рот —
Ну, словом, весь Львов вас ждет!
Связной Львовского провода ОУН Джура едва не рассмеялся. Песня о Львове — и на русском. Оксюморон! И кого это здесь ждут? Большевиков с их НКВД и колхозами?
Для вас специально сады расцветут.
Ждем вас во Львове!
Полки соловьев вам кантаты споют.
Ждем вас во Львове!
А вот ему ждать больше нечего, о явке сегодня же предупредит командование, теперь же самое время сесть в только что подкативший трамвай. Документы надежные, самые настоящее, с фотографией и печатью. Не кто-нибудь, не сомнительный «паршивый интеллигент», а рабочий железнодорожных мастерских, пролетарий. Скоро и комсомольский билет ему сделают.
В приветственный хор включиться, весь час
Мы рады играть вам с эстрады,
Все то, чем наш Львов хорош и богат,
Он вам предоставит, как брат!
Немоловский-Косач лишь головой покачал. Русские — они точно братья, друзей обычно выбирают.
Трамвай!
Во Львове он уже месяц. Из Франции в Польшу приехал совершенно легально, даже с медалью, которую ему вручили в польском посольстве в Париже. Победили они или нет, неясно, однако наград не жалели. В Кракове отчитался перед руководством, рассказав все без утайки. Почти все. Покушение на генерала Сокольницкого, конечно, провалил, но и начальство виновато. Напарника не прислали, оружия не выдали. Это на поле боя раздобыть пистолет не проблема, а в мирном Белостоке, особенно если дефензива в затылок дышит?
С ним даже не спорили, особенно когда Антин предъявил справку из парижской больницы. Предложили работу в штабе, но он попросился домой. Границу перешел в конце сентября тихо, без единого выстрела. Русские пограничники только начинали осваиваться на новом месте.
* * *
— Неужели до сих пор не понял, Антек-малыш? Нам с тобой позволили попрощаться. Всего один день, но долгий, как целая жизнь. Этот день кончится, и мы уйдем.
— Надеюсь, ты попадешь в Рай.
— Нет, малыш, я тебе уже говорила. Мой удел — вечная война, но где и как, знать пока не дано. А ты должен вернуться, жизнь еще не прожита.
— Когда все кончится и для меня, обязательно попрошусь к тебе. Пусть война, не страшно. Даже если расстреляют под «Дунайские волны».
— Нет, Антек, не расстреляют. Я не позволю.
* * *
Консьержа в подъезде отменили именем советской власти, и Антек беспрепятственно взбежал на третий этаж. Звонить следовало два раза, что он сделал. Оставалось надеяться, что сюда НКВД еще не успело.
