Несправедливо? Но его уволили совсем за другое, все по делу, все законно.
— Это не первая жалоба, мсье Леконт. И поверьте, лучше не давать ей хода. Вы знаете, у наших девочек очень и очень влиятельные родители.
Вначале он не мог понять, потом не мог поверить. Тогда он впервые купил бутылку красного вина, хотя прежде считал его питьем для толпы.
— Ты опять пьян, Анри? Лучше уходи, иначе тебе придется разговаривать с полицией, а потом с моим адвокатом.
«Малыш» исчез без следа. Вещи, которые он забрал из квартиры, уместились в маленький фибровый чемоданчик. Леконт оставил его в только что снятой квартире и уехал в город, надеясь отвлечься, найти какое-нибудь дело. Потом махнул рукой — и ушел бродить по залитым осенним дождем улицам. Впереди был мост Мирабо.
Любовь уходит как вода разлива
Любовь уходит
* * *
Тучи разошлись, и старый двор ожил под неяркими солнечными лучами. Подъезды, лавочки, кряжистый платан, наверняка помнящий жившего неподалеку кровавого якобинца, в честь которого Монмартр ненадолго стал Монмаратом. Его маленький, уже ставший привычным мир. Вино закончилось, но какая-то мелочь еще имелась, магазин работает. Но не сейчас, утро — это кофе, впереди дела.
Почти идиллия, вот только этот храп…
Гостью он переоценил. Прошлый раз Жаклин почти не пила, но бывший учитель решил, что причиной тому плебейский напиток. Вот если бы какое-нибудь «шато» с винтажным годом! Однако после второго «чуть-чуть» Жаклин призналась, что развозит ее даже от бокала шампанского. А вскоре и показала, как это бывает.
Анри Леконт уложил гостью на топчан, сам же устроился на полу, подстелив старое пальто. Храп, к счастью, спать не мешал, лишь отдавался то ревом автомобильного мотора, то воем ночного ветра.
Отхлебнув кофе, бывший учитель поглядел на спящую гостью трезвым утренним взглядом. Если ее бывший муж и пил, то не без причины. «Я вам не навязываюсь…» Еще не хватало! Любая развеселая девица из соседнего кафе по сравнению с нею Кольбер Клодетт, а то и Грета Гарбо. Богата? Папаша, конечно, Крез, но еще в лицее поговаривали, что все отойдет наследнику, Пьеру Вальяну. Вот уж любимец судьбы!
Словно соглашаясь с ним, Жаклин перевернулась на бок и присвистнула. Анри помахал ей рукой и накинул пальто. Пусть себе спит, а он пока в магазин сбегает. Вернется, тогда уж…
В подъезде никто не встретился, не было на месте и консьержа. Наверняка тоже в магазине, правда потребляет старик не красное, а самую настоящую граппу. Силен!
В лицо ударило солнце. Анри, зажмурившись, остановился на миг. Выпадают порою хорошие минуты, когда чувствуешь, что жив и можешь этому радоваться.
На солнце утреннем пшеница золотая
Тихонько греется, росой еще сверкая.
Ночною свежестью лазурь еще ясна.
Выходишь из дому, хоть незачем; видна
На волнах зыбких трав, текущих вдаль, желтея,
Ольхами старыми обросшая аллея.
[13]
Даже Верлен в такое утро не кажется занудой!
— Здравствуйте, мсье Леконт!
Он открыл глаза. Взгляд девочки с чердака был серьезен и даже мрачен.
— У меня к вам есть просьба. Мне радиоприемник привезли, а он очень тяжелый. Не могли бы вы помочь? Это рядом, на улице.
Если мадемуазель Грандидье и играла, то как-то чересчур серьезно. Бывший учитель вздохнул.
— Доброе утро! Я все помню, сейчас мне пора убегать… Кто меня на улице ждет? Апаши?
Соседка поморщилась.
— Апаши все вымерли, мсье Леконт. Вас ждет мой опекун, как раз собиралась к вам подняться.
* * *
Серый Voisin C27 дремал у тротуара. Но вот открылась дверца, кто-то выглянул.
— Садитесь, мсье Леконт!
Бывший учитель решил не спорить. Кажется, он, и в самом деле, стал нужен всем подряд.
В салоне пахло бензином и хорошим одеколоном. Человек, сидевший за рулем, обернулся.
— Моя фамилия Грандидье, звание — майор. Надеюсь, моя племянница вас не слишком напугала? Она может!
4
Он ждал чего угодно, но только не скуки. Когда вваливаются средь ночи и увозят на черном авто (Mercedes 260D с дизельным двигателем, кто ездит на таких, знал весь Берлин), что-то должно измениться в жизни, причем решительно и безвозвратно. Страшно, но и интересно тоже. Любопытство не умирает даже в Аду. Только перешагни невидимую черту…
Перешагнул — и ничего особенного не случилось. Если это черта, то он застрял прямо на ней между двумя мирами. Назад уже нельзя, вперед не пускают.
Ехали недолго, до ближайшего полицейского участка, мимо которого он каждое утро шел к автобусной остановке. Два этажа, красный кирпич, табличка с орлом, скучающий дежурный за столом.
— Стоять здесь!
Доктор Иоганн Фест почему-то обиделся. Полицейский участок? Здесь место пьяницам, дебоширам и еще карманникам, всех кто посерьезнее увозят в Главное управление, что на Унтер-ден-Линден. Он что, недостоин? Выходит, нет. После получаса ожидания такой же сонный «бык», но явно офицер, отвел на второй этаж, причем даже не в камеру, а в пустой кабинет, где явно намечался ремонт. Стол уже вынесли, стулья пока оставили, два целых, один трехногий. На стенах пусто, если гвоздей не считать. И шторы сняли.
— Стучите, если что, — зевнул на прощание «бык».
Хлопнула дверь.
Доктор Иоганн Фест садиться не стал. На подоконнике обнаружилась пепельница, полная пыльных окурков. Он посмотрел в черное стекло и достал пачку «Юно». Хорошо, догадался сунуть в карман!
После первой затяжки стало немного легче. Если подумать, все логично. Куда стапо увозило арестованных? Это знал весь Берлин — на улицу Принц-Альбрехт-штрассе. А что там теперь? То-то! Его просто некуда девать!
Доктор Левеншельд, германист из Швеции, злорадно рассмеялся. Да у вас и камер уже нет, погорельцы! Жаль, гараж не сгорел, ходили бы пешком — или на такси тратились!
Когда окурок присоединился ко всем прочим, Иоганн Фест выбрал стул поприличнее и устроился у стены, чтобы окно оставалось перед глазами. Не смотреть же на дверь!
…Почему он не в камере? Криминальная полиция так-сяк, но законы соблюдает. Его никто не арестовывал, для этого нужны бланк, печать — и начальственная подпись. А где это все? В иной канцелярии — адской!
Настроение сразу улучшилось. Ничего, поскучаем! Одно непонятно, что за чушь нес господин Никак? Сатанизм? «Бык» что, вообразил себя Крамером — и заодно Шпренгером
[14]? «Компендиум магического искусства» могли посчитать шифровальной книгой. Бред, но вполне в нынешнем духе. Но тетрадь Рауха?
