Вокруг плескалась ночь, свет фар прорезал темноту, моторы гудели уверенно и ровно. Соль, глядя вперед сквозь ветровое стекло, вновь и вновь складывала мозаику из всего слышанного и виденного, щедро добавляя камешки-догадки. Шарику ничего не объясняют, по нему бьют.
То, что ее везут к землякам, она поняла еще в поезде. Хотели бы вернуть немцам, конвоировали бы совсем иначе. Вначале обрадовалась (прилетели! уже здесь!), но потом крепко задумалась. Клеменции не нужна Россия, отец говорил об этом часто. Пусть безбожники тонут в своих азиатских болотах! Однако новая миссия начала переговоры с генеральным секретарем Сталиным. Конечно, не из-за нее, восьмиклассницы из подмосковного интерната… Или все-таки из-за нее? Ее голосом говорил спутник на орбите, ее отчеты спрятаны в тайниках, она — дочь приора Жеана.
Посол Горелкин ничего не знает об отце. Если ему верить, Италию выбрали из-за того, что Клеменция начала с королевством переговоры об установлении отношений де-факто. Но отец тоже где-то в Италии, по крайней мере, должен здесь быть!
А еще взрывы в европейских столицах. Не с миром вернулись земляки! Про «тяжелые системы», ждущие своего часа под землей, страшно было даже вспоминать.
Когда посол показал телеграмму от Инстанции, Соль чуть было не попросилась назад, в Москву. Но — нельзя! Клеменция — ее Родина, обетованная земля, которую она мечтала увидеть всю свою короткую жизнь. А еще ей обязательно надо встретиться с отцом.
Шарик летел к цели… Нет, не так! Кто-то верно сказал: решись, и ты свободен. Рыцарственная дама Ордена Возвращения решилась.
Она свободна.
* * *
Моторы умолкли, и в тишине стали слышны голоса. Открылась дверца, в салон заглянул кто-то почти неразличимый в темноте.
— Siamo arrivati, signore e signori!
Строцци! Значит, приехали.
Желтый свет фар высветил столбик с табличкой «45». Слева и справа — черно, сзади тоже, зато впереди сияющий электрический огонь. Не фары, больше похоже на прожектор.
Соль нащупала под пальто спрятанную в тайном кармашке серебряную иконку Святой Девы Монсальватской. Перекрестилась — и шагнула во тьму.
— Salvum me fac, Domine, servus tuus peccatum!
[25]
Далеко не пустили, охрана окружила со всех сторон. Кажется, впереди, где прожектор, уже о чем-то переговариваются, наверняка уточняют последние детали. Посол уверял, что товарищу Ган будет обеспечена связь с Москвой, более того, ее немедленно отпустят, если она потребует. Верить? Не верить?
— Пойдемте, пойдемте. Все в порядке, в порядке!
А вот и он, tovarisсh Горелкин, Горелкин.
Ее маленький чемоданчик, когда-то подаренный соседкой по комнате, уже достали из багажника. Хотела взять, но охранник не позволил. Так и пошли вперед всей компанией, стараясь не смотреть в белое прожекторное око.
* * *
Посреди пустого шоссе — трое в знакомых комбинезонах. У Соль когда-то был очень похожий, удобный, даже с подогревом. Двое мужчин и женщина, она слева. Тот, что посредине, высок и широкоплеч, без шлема, седые волосы стрижены коротко, лицо незнакомое… Знакомое… Нет, не понять, но очень похожее на кого-то.
Прожектор сбоку, он словно парит в холодном воздухе. А может, и вправду — парит?
— Сподиваюсь, мы всичко выришили?
У седого очень странный французский… Французский?
— Si signore!
Строцци! Он-то определенно понял. Но ведь это…
— Добре! Нека буде так!..
Родной язык Соль изучала по учебнику, привезенному с далекой планеты. Иногда говорила на нем с родителями, но без особого успеха. Понимать, впрочем, понимала, если как следует прислушаться.
Седой уже рядом. Тяжелая ладонь ложится на плечо.
— Здравей, внуче!
Незнакомое знакомое лицо. И очень-очень похожее. Фотография в старом альбоме: молодой красивый парень и маленькая девочка у него на руках. Далекое мамино детство…
— Дядо?
5
К чаю полагались гренки, румяные и хрустящие. Против них Анри Леконт ничуть не возражал, иное дело сам чай. Кофе по утрам — многолетняя, въевшаяся в кровь привычка. Но — дипломатия. Даже кровожадные дикари щадят тех, с тем преломили хлеб.
— Племянница готовила, — сообщила Жанна Делис, придвигая тарелку с гренками поближе. — Она у меня молодец! Школу закончила с отличием, прекрасно готовит. Только личная жизнь… Кого можно встретить в нашем Клошмерле?
Бывший учитель, сочувственно покивав, продолжил знакомство с гренками. В маленькой квартирке, где обитала мадам директор, было тепло и уютно. Полки с книгами, акварельные пейзажи на стенах и, конечно, радиоприемник. Его бы Леконт непременно выключил или хотя бы убрал звук, но он гость, поэтому приходилось терпеть и слушать.
Бразилия,
Где каждым сердцем правит зной,
Где мы под желтою луной,
Где ты пока еще со мной —
Уста к устам приникли.
Новинку уже успели так сяк, но перевести на французский. Некоторое несовпадение в размере компенсировали барабанами.
Знай,
Хотя рассвет мне начертил
Путь, что не мною выбран был,
И я лишь молча вдаль уплыл,
— Мы не прекратим борьбу за спасение замка! — решительно заявила мадам директор, подливая чай. — И вы, мсье Леконт, как честный человек и интеллектуал, просто обязаны нам помочь.
Но
Как прежде, верить я готов,
Что ты все ждешь тех важных слов,
И потому однажды вновь
Прими меня, Бразилия!
Бывший учитель, переждав барабаны, кивнул.
— Непременно! Мадам Делис, а почему музею принадлежит только одно здание? Разве сам замок — не памятник истории?
Знай,
Хотя рассвет мне начертил
Путь, что не мною выбран был,
И я лишь молча вдаль уплыл,
Мадам директор явно смутилась.
— Мы… Мы писали, даже приезжала комиссия из министерства. К сожалению, сам замок, вернее та часть, что не была разрушена в войну, это новодел прошлого века. При Луи-Филиппе Этлан был куплен местным виноторговцем, и новый хозяин замок полностью перестроил. Уцелела только угловая башня…
Но
Как прежде, верить я готов,
Что ты все ждешь тех важных слов,
И потому однажды вновь
Прими меня, Бразилия!
— Этлан ценен не архитектурой! Он — памятник Великой войны, именно здесь весной 1918-го проходил фронт, тут был штаб генерала Роулинсона. Здесь, именно здесь мы остановили бошей! Музей имеет огромное воспитательное значение…
