– Разница во времени.
Завязать разговор у меня не получалось. Мы молча изучали друг друга. Я хотела бы быть храброй, задать ему вопросы о Маше и ее похоронах, о том, что он планирует сделать с «Дачей». Я пристально смотрела на него и вспоминала юношу – усердного труженика, внимательного наблюдателя, довольно сумрачного и молчаливого, с которым была знакома всего лишь несколько недель. Тогда я воспринимала его как сына хозяев, каковыми считала Джо и Машу, и не могла представить себе, что все еще буду здесь двадцать лет спустя. А что приходило в голову ему, когда я стояла перед ним? Какие у него сохранились воспоминания о диковатой девушке, не слишком хорошо воспитанной, всегда настороженной и совершенно не разбиравшейся в гостиничных делах? Наши отношения изменились после того, как он встал на мою защиту в споре с недовольным клиентом. Я тогда испугалась, что они подерутся. Мне понадобилось несколько дней, чтобы прийти в себя и поблагодарить его. С того момента мы стали проводить больше времени вместе. Не особо много разговаривая и не распахивая душу, мы, однако, искали встреч, но при этом каждый из нас хранил свои тайны и скрывал свои темные стороны.
Сейчас нас разделяло всего несколько метров, но это не отменяло пропасти между нами, дистанции, которую я ощущала, неловкой суховатости реакций. Словно какая-то тяжесть придавила нас – смерть Джо и Маши, груз недомолвок и неразделенных воспоминаний. У него были свои – из того времени, пока я еще не появилась здесь, – у меня свои, накопившиеся после его отъезда. Как заполнить эту пустоту? О чем нам говорить? Мы были чужими друг другу.
– Извини, мне надо работать, – сказала я.
Я быстро отошла, скрылась на кухне и бросилась к кофейнику. Он был мне срочно нужен по двум причинам: чтобы окончательно проснуться и чтобы сохранить самообладание. Я накрывала столы, принимала доставку от булочника и благодаря этому отвлекалась от присутствия Василия. Мне было неловко, я не знала, как себя с ним вести. Он облегчил мне задачу, не зайдя на кухню ни разу за все утро.
Выходные прошли практически без напряженных моментов. Василий почти все время проводил в крыле Джо и Маши. Где он спал? В их спальне или в гостиной на диване, накрытом разноцветными пледами, которые обожала Маша? Временами я видела, как он проходит по саду. Он был сама тактичность. Мы с ним не разговаривали, лишь изредка обменивались ничего не значащими вежливыми фразами. Если наши взгляды встречались, мы тут же отводили глаза. Но когда он не догадывался, что я за ним наблюдаю – по крайней мере, я на это надеялась, – меня поражала его всегдашняя озабоченность. Ситуация угнетала меня, но я все равно не могла подойти к нему и потребовать все обсудить. В том ли я положении, чтобы чего-то требовать? Тем не менее я все время задавалась вопросами об истинных причинах его приезда. Что он намерен делать? Какие решения примет? Меня все сбивало с толку – он был здесь, но как бы и не был. Это напомнило мне недели после смерти Джо. Маша тоже была здесь, но как будто отсутствовала.
Я быстро уладила с Шарли проблему официантов. Он не оценил в полной мере, что влечет за собой его инициатива. Но новая терраса имела большой успех, и посыпались заказы столиков. Значит, ужин у бассейна будет подаваться до середины сентября. Все выходные Шарли приставал ко мне, чтобы я наконец-то выяснила у Василия, какие у того планы насчет нас. Всякий раз я ему отвечала, что он сам может его спросить, если он такой смелый и нетерпеливый, потому что он каждый вечер кормит Василия ужином за столиком Джо. Шарли отвечал, что делает это, чтобы усыпить его бдительность, продемонстрировать, что в «Даче» все окей, а мы – продуктивная команда. Они говорят о всякой ерунде, и их обмен репликами касается только кухни. За кухню я была спокойна, уверенная, что Шарли делает все наилучшим образом. Но обсуждать принципиальные вопросы была обязана я, ответственность лежала на мне.
В понедельник утром я была в кабинете, когда, к моему глубокому изумлению, туда вошел Василий. Он снова надел темно-синий костюм, с которым расстался на выходных, и он был серьезен. Мне сразу стало неуютно.
– Можешь сегодня утром освободиться и поехать со мной, Эрмина? Ты мне нужна.
Нечего раздумывать, я обязана идти с ним, подталкивал меня внутренний голос, хотя все во мне противилось, поскольку я слишком хорошо понимала, что меня ждет. Это висело над нами с момента его появления в отеле.
– Дашь мне пару минут?
– Жду тебя на улице.
Он выскочил из кабинета. Я вызвала Амели и попросила подменить меня на время моего отсутствия. Она поинтересовалась, когда я буду обратно, я ответила, что не имею ни малейшего представления и пусть она притормозит с вопросами. Я схватила сумку и умчалась, забывая даже здороваться с попадавшимися по пути клиентами. Василий ждал меня у арендованной машины. Как только я вышла из отеля, он сел за руль, я села рядом. Он надел темные очки и тронулся с места без единого слова. Я не хотела, чтобы он ехал этой дорогой, но машина покатилась именно по ней, а он с осунувшимся лицом уставился прямо перед собой. За двадцать лет он не забыл, куда ехать. Часовня Сен-Веран. Мост через Калавон. Люмьер. Подъем к Гульту. Он ни секунды не колебался, знал, где свернуть, а где сбросить скорость. Через десять минут мы были на месте. Все так же молча он вышел из машины, с усилием вздохнул и двинулся вперед. Я шла в нескольких метрах позади него. Ворота были открыты. На кладбище были только мы и трое работников похоронного бюро, ожидавшие нас. Я сделала несколько шагов по аллее и остановилась, обнаружив впереди Машин гроб. Я замерла, ноги подкосились. Я отказывалась признавать, что все кончено. Она должна была приехать, должна была назвать меня голубкой. Василий обо всем догадался, когда стих скрип гравия. Он подошел ко мне. Я не обращала на него внимания, я, словно в гипнотическом трансе, видела только Машу. Она была одна. Рядом с ней никого. Никто не провожал ее. Маша не может уйти вот так, в тишине и одиночестве. Это на нее не похоже.
– Прошу тебя, Эрмина, пойдем… Она хотела, чтобы ты была… Я ей это обещал.
– Почему? – спросила я совсем жалким голосом и не глядя на Василия. – Почему так, Василий? Она заслужила большего, самого прекрасного.
– Она не хотела ничего большего… она ушла с моим отцом.
Маша умерла вместе с Джо, я не желала этого замечать или, точнее, не желала принимать. Я сделала первый шаг, потом второй. Мы прошли всю аллею плечом к плечу. Она нас ждала. Значит, это правда, Маша умерла. Умерла. Я никогда больше ее не увижу. Наконец-то я это осознала и должна буду принять. Моя рука инстинктивно потянулась к гробу, но в последнюю минуту я ее отдернула. Нет, я не могла прикоснуться к холодному дереву.
Я съежилась, заплакала беззвучно и, если вдуматься, впервые после ее смерти. Низкий голос Василия тихо произносил какие-то русские слова. Я не понимала, что он говорит, но его интонации, сам ритм слов, их звучание разрывали душу. Он не отводил глаз от матери, но видел и разверстую могилу, где уже покоились его отец и сестра. Его одиночество поразило меня в самое сердце. Джо и Маша создали семью, и вот от нее не осталось никого, кроме него. Что он мог чувствовать в этот момент? Его любили мать, отец и, конечно же, младшая сестра, а теперь их всех больше нет. Он кивнул мужчинам, стоявшим вокруг могилы, а я запаниковала. Они пропустили веревки под Машин гроб. Я мысленно кричала: «Нет, нет, не надо еще, не надо прямо сейчас». Но их ничто не останавливало. Они начали медленно опускать гроб, дерево скрипело, противилось. Я закрыла рот ладонью, чтобы не зарыдать в голос – не позволю же я себе проявить горе, когда рядом со мной Василий хоронит мать. Имела ли я вообще право участвовать в этом торжественном семейном ритуале? В ритуале семьи, частью которой я не была. Эта мысль больно ранила меня, тем более что я никогда об этом не забывала. Не совладав с собой, я отступила на несколько шагов и приготовилась сбежать. Василий удержал меня, обняв за плечи:
