— Много было женщин-полицейских тогда, в шестидесятые? — спросила Ханне.
— Не так много, но были. Только в конце шестидесятых им несколько лет не разрешалось нести внешнюю службу.
— Почему?
Роббан скривился и посмотрел на свою кружку, которая успела опустеть.
— По правде говоря, я не помню. Мне кажется, проводили какое-то исследование, которое пришло к выводу, что женщинам лучше служить в следственных подразделениях. Но всё это было так давно, что с уверенностью я сказать уже не могу. Эй, я пойду возьму себе пива. Тебе принести ещё вина?
Ханне посмотрела на свой бокал. В нём оставалась половина.
— Буду благодарна.
Роббан отправился к барной стойке и вернулся несколько минут спустя.
— Ну так как, расскажешь, каким образом составляется этот психологический профиль?
Ханне покрутила в руках бокал и задумалась.
— Это довольно-таки сложно. Я…
— Кстати, — оборвал её Роббан. — Я вспомнил кое-что из семидесятых.
Он снова заговорил о своей службе. Об убийцах, которых он смог изловить, и о тех, кто сумел от него уйти. Об одном товарище, который напрочь спился, и о том, как получил свой шрам — в погоне за обкуренным автоугонщиком. Когда Роббан дошёл до своего назначения комиссаром, его глаза заблестели.
— Самый молодой из всех когда-либо назначенных на подобную должность! — с дрожью в голосе произнес он.
Ханне хмыкнула и покосилась на часы.
— Послушай, большое тебе спасибо за вино, — сказала она. — Но мне пора двигаться домой. Мне нужно вывести собаку.
Как только Ханне произнесла эту ложь вслух, её охватил стыд.
Зачем она солгала? Ей вовсе не нужно было объяснять, зачем ей идти домой. У неё было самое непреложное в мире право покинуть этот бар в любой момент.
— Что? Уже? Но я хотел бы ещё послушать о профилировании, — протянул Роббан, словно они в принципе успели коснуться этой темы, тогда как на самом деле Ханне вынуждена была слушать байки Роббана о его блестящей карьере.
И тут он наклонился вперёд и положил ладонь ей на бедро.
— А ещё я хотел бы узнать больше о тебе, Ханне.
Его рука легонько сжала бедро Ханне.
Это было коварно. Прикосновение Роббана было очень осторожным, и он выбрал идеальную точку — прямо над коленом, не слишком высоко. Дерзко, но на открытое домогательство не тянет. Вполне допустимый дружеский жест между коллегами.
Тем не менее, Ханне сознавала, что это происшествие вобьёт в их отношения клин, который останется между ними навсегда.
Она схватила и уверенно отбросила его руку.
Потом смерила его ледяным взглядом, поднялась на ноги и пошла прочь.
32
Наступило Рождество.
Ханне отметила праздник дома, на Шеппаргатан, вместе с Уве.
Они сходили в кино на «Поцелуй женщины-паука» и навестили в больнице отца Уве. На второй день Рождества они позвали к себе в гости мать Уве — отведать кофе с традиционными шафранными булочками. Она по традиции посетовала на отсутствие в их доме рождественского убранства, а Уве традиционно же отказал матери в ответ на просьбу выписать ей побольше тех успокоительных таблеток, которые так замечательно помогали уснуть.
[24]
За два дня до Нового Года Уве улетел в Западную Африку на очередной врачебный конгресс. Ханне проверяла контрольные работы, а потом разговаривала по телефону с одним нервным докторантом. Почти опустошив бутылку вина, Ханне неожиданно для себя позвонила матери в Марракеш, где та традиционно проводила Рождество в компании друга-художника. Едва положив трубку на рычаг, она опрометью бросилась в туалет, где её тут же вырвало — и причиной тому было не выпитое вино.
Пятью днями позже домой вернулся Уве, такой же уставший, как и в прошлый раз, и снова с подарком для Ханне: на этот раз ей предназначался антикварный кисет, сделанный руками умельцев народности коса. Ханне отвела ему место на стене рядом с мексиканской маской, украшенной яркими жемчужинами.
На улице было десять градусов мороза, и Стокгольм утопал в глубоком снегу. Ханне нужно было преодолеть небольшой отрезок пути от автобусной остановки до полицейского управления, но даже несмотря на то, что на ней была тёплая овечья дубленка, толстые варежки и вязаная шапочка, она замёрзла. Снегоуборочные машины курсировали по городу взад-вперёд, а автобусы отважно проезжали по обледеневшим мостовым.
Линда уже была на своём месте в небольшом конференц-зале, который отныне закрепился за их следственной группой. Едва завидев Ханне, она вскочила со стула и заключила ту в долгое объятие.
— Ну привет, милая! Как ты?
— Прекрасно, а ты?
— Отлично! Во всяком случае, в Сочельник я выбила себе выходной, так что не жалуюсь.
— Здорово, — обрадовалась Ханне. — Как вы праздновали?
— С сеструхой и её выводком. У неё три пацанёнка-дошкольника, так что, да, можешь себе представить. Всё вверх дном. Но всё равно довольно уютно получилось.
— А что нового в расследовании?
Невзирая на собственное двухнедельное отсутствие в полицейском управлении, Ханне не удалось избежать знакомства с многочисленными публикациями о Болотном Убийце в прессе. Эта тема всё ещё не сходила с первых полос, и, если верить репортёрам вечерних газет, улицы Эстертуны с наступлением темноты отныне пустели. Гражданское объединение «Друзья Эстертуны» созвало большой народный сход, в ходе которого были выдвинуты требования о принятии силовых мер либо об отставке действующего руководства коммуны. Или о том и другом одновременно. Однако из статьи было неясно, о каких конкретно силовых мерах шла речь.
Линда тихонько вздохнула.
— Так себе дела. Мы изучили всех осужденных за сексуальные преступления, побеседовали со всеми владельцами недвижимости, выяснили, где хранятся ключи-вездеходы. Ну, ты понимаешь.
Она примолкла, но потом вновь просияла. Усадила Ханне на один из стульев и выудила из зелёной папки какой-то журнал.
— Вот, погляди-ка.
— «Бурда», — прочла Ханне название издания.
С обложки в камеру улыбалась женщина в длинном свадебном платье.
— Можно с тобой посоветоваться? — спросила Линда и, не дожидаясь ответа, принялась листать журнал.
— Я подумываю вот о таком, — продолжала Линда, указывая Ханне на белое платье с кружевным лифом. — Или, может быть… о чём-то таком, — она пролистала ещё несколько страниц и указала на платье схожего фасона с глубоким вырезом на спине.
Энтузиазм Линды обрадовал Ханне.
