Андреас.
Она тут же вообразила, что с Отто что-то случилось. Малин вспомнила опрокинутый телевизор и здоровую шишку, которая до сих пор украшала гладкий детский лобик.
— Прошу прощения, — сказала она.
— Ответь, — бросила Будил, протягивая руку за стаканом воды.
Малин не имела ни малейшего желания разговаривать с Андреасом в присутствии Будил, но игнорировать её любезное разрешение она тоже не могла. Она не осмелилась бы его проигнорировать. А потому Малин взяла трубку, поднесла к уху и отвернула голову в сторону.
— Мы тебе не помешаем? — сухо спросила Будил в тот же миг, когда Малин ответила на вызов. Малин сразу поняла, что совершила ошибку.
— Да? — шепнула она.
— Отто заболел, — сказал Андреас.
— Заболел?
— У него жар. Тридцать девять градусов. Что мне делать?
— Ты давал ему Альведон?
— Нет. Хорошо, сейчас дам. И ещё кое-что, не забудь, у меня сегодня вечером матч.
— Прости, я сейчас на совещании с…
— Матч в Уппсале, так что ты должна быть дома не позже…
— Мне нужно заканчивать. Я перезвоню.
— Но…
Малин сбросила вызов и повернулась обратно к Будил. Её гладкое лицо было словно высечено из камня и не выражало никаких эмоций, но ручка выбивала по столу нетерпеливую дробь.
— Мне казалось, твой муж сейчас в декретном отпуске, — проговорила Будил.
— Прошу прощения. Мой сын заболел, и…
Голос Малин дрогнул.
Будил неторопливо сняла очки и положила рядом со своим стаканом. Потом она сцепила руки в замок, подалась вперёд и впилась взглядом в Малин. Девичье выражение лица словно ветром сдуло. Выражение лица Будил стало жёстким и неприступным, а один уголок рта немного приоткрылся, словно для того, чтобы выпустить наружу её неприкрытое недовольство.
— Малин Брундин, не так ли?
Малин кивнула.
— Позволь мне прояснить для тебя одну вещь, Малин. Если ты хочешь работать здесь, в моём отделе, тебе придётся заново расставить приоритеты. В этом здании есть множество вакансий для компетентных следователей. Тебе стоит их рассмотреть, если тебе сложно совмещать заботу о семье с работой.
С кончика языка Малин готовы были сорваться тысячи ответов, слова только и ждали, что их выпустят на волю. Всё, что нужно было для этого сделать, — это глубокий вдох. Но Малин молчала, словно онемев, потому что глаза Будил горели недобрым огнём.
— Это всё, — отрезала Будил, и взмахом руки обозначила, что все могут быть свободны.
42
Когда Малин вернулась домой, Андреас стоял в прихожей, держа в одной руке спортивную сумку, а в другой — клюшку для хоккея с мячом.
— Нужно бежать, — сказал он.
— Как дела у Отто?
— Спит, — ответил Андреас, перекинул сумку через плечо и открыл дверь.
— Ты дал ему Альведон?
— Не успел.
Малин чувствовала себя слишком разбитой после общения с Будил, чтобы выяснять, как могло получиться, что Андреас не успел дать ребёнку лекарство, если у него было для этого как минимум сорок минут.
— Будил взбесилась из-за того, что ты позвонил мне посреди совещания, — сказала она вместо этого.
— Будил — тупая пизда. Наплюй.
Он наклонился, чтобы поцеловать Малин, но та отвернулась.
— Пожалуйста, не надо…
Андреас сокрушённо вздохнул.
— Но это же правда. Она самая настоящая тупая пизда, и это всем известно. Послушай, мы поговорим об этом, когда я вернусь. Я тебя люблю, маленькая пу…
— Pussy?
Андреас расхохотался.
— Ты моя любимая пусечка-лапусечка.
Малин не смогла удержаться от улыбки.
— Удачи! Обещай выбить из них всё дерьмо!
Андреас послал жене воздушный поцелуй и растворился в летних сумерках. Малин услышала, как захлопывается дверь подъезда, а чуть погодя заводится машина.
А потом наступила тишина.
Она дала сыну Альведон. Потом прибрала за мужем, который сидел в декретном отпуске. Убрала сыр в холодильник, вытерла пятна с мойки, закинула в машинку потную спортивную одежду и трусы. Закончив с этим, Малин приоткрыла балконную дверь, чтобы немного проветрить, легла в кровать и принялась размышлять, что же такого натворила, чтобы навлечь на себя гнев Будил.
«Нужно сосредоточиться», — сказала себе Малин. «Нельзя себя накручивать каждый раз, как Отто засопливится. Главное — нельзя позволить личной жизни взять верх над карьерой. Да, действительно, нужно работать усерднее и действовать более профессионально».
На следующее утро Малин вместе с Манфредом поехали в Эстертуну, чтобы встретиться со Свеном Фагербергом и Робертом Хольмом — вышедшими в отставку комиссарами, которые руководили расследованием убийств в семидесятых-восьмидесятых годах соответственно.
Логично было бы назначить встречу в участке, но Фагербергу уже стукнуло девяносто, и он просил, по возможности, принять их у себя дома.
Когда Малин позвонила в дверь, ей открыл человек на вид не старше семидесяти пяти. Седые волосы его были похожи на щётку, клетчатая рубашка с коротким рукавом обтягивала выпуклый живот, а круглые щеки пылали нездоровым румянцем. Длинный шрам пересекал его лицо от уголка глаза до уголка рта.
— Роббан, — представился он, широко улыбнулся и протянул руку. — Свену сложновато передвигаться, поэтому он меня делегировал навстречу вам.
Малин и Манфред последовали за Роббаном в маленькую тёмную гостиную. Там пахло табаком и затхлостью. Все лампы были потушены, и Малин скорее ощутила, чем увидела, что на цветастом диване сидел худой человек.
— Здравствуйте, — сказала она. — Можно включить свет?
— Нет, — отчётливо произнес голос с дивана. — Вам известно, сколько нынче дерут за электричество?
Малин подошла к Фагербергу и протянула руку для приветствия.
— Инспектор Малин Брундин, следователь по уголовным делам.
Фагерберг коротко кивнул, не приняв протянутую руку.
Когда глаза Малин освоились в полумраке, она смогла получше разглядеть Фагерберга. На нём были белая рубашка и серый костюм, словно он собирался куда-то идти. Под слишком просторным пиджаком он был похож на скелет, обтянутый тонкой кожей. За крупным ухом прятался слуховой аппарат, с тыльной стороны ладоней бугрились толстые синие вены, которые, словно угри, змеились под его пергаментной кожей. Кожа на шее обвисла тяжёлыми складками, а длинные загнутые вверх папилломы росли прямо из его ноздрей. Это зрелище Малин мысленно сравнила с сорняками, которые тянулись к солнцу на неухоженной клумбе возле дома.
