— Ты же сам разрешил мне копнуть поглубже их прошлое.
— Сядь уже, ради Бога, — фыркнул Манфред, указывая рукой на одинокий стул посреди кабинета.
Малин опустилась на стул и глубоко вздохнула.
— Если мы с тобой что-то обсуждаем между делом, это ещё не значит, что ты должна доводить это до сведения Будил, — отрезал Манфред, и принялся бродить взад-вперёд. Лицо его побагровело, и Малин стала опасаться, как бы дело не закончилось инфарктом.
— Но…
— Нет, — взревел Манфред, закрывая руками уши. — Ничего больше не желаю слышать.
Малин сидела и молча вслушивалась в его напряжённое дыхание. Наконец Манфреда отпустило. Он подошёл к своему креслу и с глубоким вздохом опустился в него.
В кабинете установилась тишина.
— Прости, — пробормотал Манфред.
— Она ненавидит меня. Что я ей такого сделала? — спросила Малин.
Манфред покачал головой.
— Вот именно, — продолжала Малин, — что ничего я ей не сделала, но тем не менее она делает всё возможное, чтобы макнуть меня в дерьмо.
— Возможно, она чувствует исходящую от тебя угрозу.
Малин закрыла глаза и рассмеялась, но когда смех утих, она почувствовала, как под веками вскипают жгучие слёзы.
С какой бы стати Будил чувствовать угрозу со стороны Малин?
Младшего стажёра, как она сама выразилась?
Внезапно Малин на ум пришли слова Ханне. О том, что всё дело во власти и её распределении. А потом ей вспомнились собственные слова Будил.
…У меня самой двое детей. И я больше десяти лет растила их в одиночку. Я ни единого раза не пропустила важной встречи и никогда не оставалась дома, чтобы подтирать сопливые носы.
Так всё дело в этом? Будил желает быть единственной облеченной властью женщиной в отделе? Она так тяжело боролась за то положение, которое занимает сейчас, что готова на всё, лишь бы его сохранить?
— Куда же делась женская солидарность? — прошептала Малин.
Манфред ничего не ответил. Вместо ответа он спросил:
— Что за дерьмо ты там накопала на Фагерберга с Хольмом?
Малин сморгнула слёзы и сделала глубокий вдох.
— Роберт Хольм проходил службу в Стокгольме в середине семидесятых и восьмидесятых.
Манфред откинулся на спинку кресла, и оно жалобно заскрипело. Потом он поднял глаза к потолку.
— Вряд ли в его послужном списке найдётся что-то стоящее, — сказал он.
— В 1992-м он, по видимому, на некоторое время был частично лишён жалования после того, как две коллеги женского пола заявили о его домогательствах. Но тогда их слова были против его слова, и в итоге он сохранил должность.
— Что ещё ни о чем не говорит.
— А Фагерберг, — продолжала Малин, — вообще интересный тип. Он ведь работал в Эстертуне в семидесятых — восьмидесятых.
Манфред шумно вздохнул и расстегнул пиджак, который заметно натянулся у него на животе.
— Малин, милая…
— Послушай. Когда в сороковых произошло первое убийство, он работал в центральном Стокгольме.
Манфреду потребовалось несколько секунд, чтобы отреагировать.
— В Кларе?
— Нет, в седьмом округе. Эстермальм. Но он должен был слышать об убийстве Мерты Карлссон. Тем не менее, прошло немало времени, прежде чем Фагерберг и его подчинённые смогли провести параллели, о чём свидетельствуют отчёты.
— Я тебя услышал, — пробормотал Манфред.
— И что это означает?
— Что я по прежнему не вижу ничего, что указывало бы на причастность Фагерберга либо Роббана. Ты нашла ещё какую-нибудь связь между ними и жертвами?
Малин вспомнила истощённое тело Фагерберга и крошечные шажочки, которые он делал, вцепившись в ходунки на пороге здания церковной общины в Эстертуне.
— Нет, — сказала она. За исключением того, что Фагерберг был однозначно знаком с Бритт-Мари и, согласно собранной информации, недолюбливал её.
— Но зачем? — выдохнул Манфред, закидывая ногу на ногу. — Зачем кто-то из них стал бы насиловать и убивать женщин?
— Мы имеем дело не с обычным человеком, Ханне тоже так считала. У него явно есть мотив, но не факт, что мы этот мотив понимаем. По крайней мере, пока.
— Это означает, что мы должны положиться на старую добрую полицейскую работу, и ещё на время, — с нажимом произнёс Манфред. — На сбор технических улик и свидетельских показаний. И так далее.
Он был прав, и Малин это знала. Но она так отчаянно хотела верить, что Ханне посетило озарение и что недостающие фрагменты мозаики скрывались в её потрёпанном красном блокноте, просто этого никто ещё не понял. И что ужасающие преступления, которые оставались нераскрытыми в течение десятилетий, всё ещё можно было раскрыть — только бы отыскать те кусочки мозаики.
— Конечно, — вслух сказала она. — Но я всё равно считаю, что нам нужно ещё раз встретиться с мужем Бритт-Мари.
— С Бьёрном Удином? Для чего?
— Для того, чтобы подробнее расспросить его об отношении Бритт-Мари к Фагербергу. И узнать, была ли Бритт-Мари знакома с Робертом Хольмом.
Манфред вздохнул.
— Нет. Это ни к чему не приведёт. Я абсолютно уверен, что ни Фагерберг, ни Хольм в деле не замешаны. А если окажется так, то я обещаю съесть свою старую меховую шапку, по рукам?
52
Малин не послушалась Манфреда, потому что никак не могла избавиться от ощущения, что они упустили что-то важное.
На другой день после разговора с Будил Малин позвонила Бьёрну Удину.
Он взял трубку после трех гудков.
Голос у него был тягучий и с хрипотцой, так что Малин тут же решила, что Бьёрн пьян.
— Здорово, — сказал он, когда Малин представилась.
Что-то дребезжало в трубке, словно Бьёрн мыл посуду.
— Я хотела спросить, не согласитесь ли вы ответить ещё на пару вопросов. Мне необходимо кое-что прояснить.
— Само собой, спрашивай.
Малин бросила взгляд на свои записи.
— Если я всё верно поняла, у Бритт-Мари сложились не самые дружеские отношения с её шефом, Свеном Фагербергом.
В трубке стало тихо.
— Верно, — ответил Бьёрн. — Он вызывал у Бритт-Мари отвращение.
— Хорошо, — сказала Малин, ставя галочку на полях блокнота. — А как складывались отношения с прочими коллегами? Она была знакома, к примеру, с полицейским по имени Роберт Хольм?
— Роберт Хольм?
Бьёрн закашлялся и шумно прочистил горло.
