* * *
Конечно, родители были против моего переезда в другую страну. Традиционные ценности типа «где родился – там и пригодился», страх и сопротивление неизвестному сводили с ума маму, а она напрягала всех вокруг, папа просто ничего не говорил, а я – в 31 год – все еще была ребенком, который в очередной раз уходил из дома в поисках счастья. Когда все стало плохо, я, конечно, скрывала это от них. Мне было очень стыдно признаться, что я снова облажалась, причем гораздо раньше своего отъезда. Что и в семье, и в бизнесе все давно не в порядке, но я поехала, несмотря на это. Что я работаю за еду. Что меня называют шиксой и плюют мне в спину. Что арабские дети швыряют в меня камни. Я очень хорошо умею врать родителям, потому что с подросткового возраста создавала для них образ какого-то другого ребенка, бунтуя только там, где это было безопасно.
Чудовищное давление всей этой истории извне дополнялось невыносимыми материнскими стонами каждый раз, когда я звонила ей. Я старалась рассказывать только хорошее: о том, что меня радует, о том, каких классных людей я встречаю, о том, какое красивое море. Но в ответ я слышала только немой укор и всхлипывания, что мне надо ехать домой. Это бесило, я начинала заводиться и орать на всю улицу, не заботясь о том, что на меня оборачиваются люди. Несла я что угодно, только не то, что было на самом деле: я стараюсь все починить, я стараюсь выжить, я уже многое сделала и во многом преуспела. Параллельно думалось: ты даже не представляешь, от какой правды я тебя ограждаю, и насколько мне стыдно вернуться домой побитой собакой, потерявшей остатки самоуважения в мясорубке событий. Закончив разговор, часто просто бросая трубку, я зверем оглядывалась по сторонам и шипела сквозь зубы, как будто в оправдание: вот поэтому я ей не звоню – и снова пропадала с радаров на недели или месяцы, сейчас уже и не вспомню.
Сепарация – это процесс психологического отделения ребенка от родителей и становление его как отдельной здоровой личности. Неправильно пройденный (или не пройденный вообще) процесс сепарации приведет к тому, что ты достигнув зрелости, психологически застрянешь в отношениях с родителями.
В марте 2020-го пришел ковид, я потеряла работу и в первый день после объявления карантина курила на балконе у друга, пытаясь понять, что делать дальше. Позвонила мама, рыдала в трубку, говорила, что по телевизору показывают ужасные вещи про Израиль. Снова просила вернуться домой. А у меня просто не было сил ни на что: ни делать хорошую мину при плохой игре, ни выдумывать новые способы выживания, ни успокаивать мать. Я сказала: «Ладно», – и уже на следующий день одним из последних самолетов летела в Москву, а оттуда – телепортом по своему самому ненавистному маршруту Курский – Белгород.
Не знаю, как они вынесли меня в эти первые два месяца после возвращения. Нельзя было не заметить, насколько я не в себе, хотя мне казалось тогда, что я неплохо это скрываю. Я срывалась и орала, запрещала к себе прикасаться, рыдала целыми днями. Случилось самое страшное: я вернулась туда, откуда с трудом вырвалась в 17-ть и от чего отбивалась до 30-ти. Я не жила с родителями со школы, и мы не проводили вместе дольше недели, поэтому неясная перспектива будущего в их доме уничтожала меня изнутри. Теперь я снова в их полной власти, в зависимости моральной и физической, в тюрьме, из которой нет выхода. Казалось, что это длится целую вечность, хотя прошла всего пара недель. А потом я начала выбираться и оказалось, что все совсем не так, как виделось.
Я осознала, что теперь я тоже взрослая. Мне не 17-ть, и даже не 30-ть, я старше. Поэтому хорошей идеей показалось начать вести себя как взрослая и перестать устраивать подростковые истерики. У них не было никакой власти надо мной, я могла встать и уйти в любой момент, потому что есть ноги, чтобы это сделать, и голова, чтобы придумать, как жить дальше самостоятельно. А если я этого не делаю, значит, меня и тут неплохо кормят, поэтому стоит как минимум быть благодарной за то, что они дали мне крышу над головой, когда я оказалась в паршивой ситуации. Не устраивает – дверь в известном направлении.
Я поняла, что они такие же взрослые, как и другие. Почему-то я не устраиваю показательных выступлений окружающим, которые не являются моими родителями. Взвешиваю слова, думаю, что говорю, не выливаю поток своих эмоций и, если не согласна, общаюсь с помощью аргументов. Однажды у нас случилась ссора на тему ЛГБТ, где папа был очень эмоционален, а я встала в позу. Прокручивая позднее тот вечер в голове, я поняла, что будь на его месте любой другой мужчина такого же возраста, я бы вела себя совершенно иначе.
Я должна была им все объяснить. Не обязательно рассказывать все шокирующие подробности, но как минимум прокомментировать свое состояние, рассказать о своих чувствах. Дать понять, что мне нужно время на пересборку, а дальше я начну возвращаться к нормальной жизни. Поделиться планами, если они есть, или сказать, что сейчас плана нет, но я делаю все, что от меня зависит, чтобы быть в ресурсе его создать. Просто если бы свой приют я обрела в любом другом месте, наверное, я бы так и сделала, потому что никто не стал бы бесконечно терпеть в своем доме пребывание человека в пограничном состоянии без работы, который неизвестно когда съедет. Родители, конечно, были только рады, что я дома, но взрослые люди, кажется, ведут себя именно так.
Теперь я была взрослой, а они стали будто дети, поэтому золотое правило – сначала наденьте маску на себя, потом на ребенка – сработало и здесь. Я привела себя в порядок, а потом шаг за шагом начала переформатировать наши отношения с позиции взрослого человека. Конечно, получалось не все и не сразу. Сепарацию приходилось проводить наживую, одновременно с выходом на работу и возвращением в Москву. Были до безобразия смешные моменты, когда после очередного нелепого скандала я скинула маме 10 статей про токсичных родителей и сказала, что буду общаться с ней только через терапевта. Когда я нашла терапевта, специализирующегося на детско-родительских отношениях, и 40 минут рассказывала ей, как невозможно жить с моей матерью, она лишь спросила: «Я правильно понимаю, что вы хотите сепарироваться от матери, но тащите ее в совместную терапию?» На минуту я подвисла и спросила: «А что, нельзя кому-то заплатить, чтобы решить эту проблему?». Она улыбнулась: «Так это не работает».
Я нашла несколько лайфхаков, которые все же работают:
Чтобы разговоры не превращались в бесконечный обмен ничего не значащими фактами, можно искренне поинтересоваться родителями и попытаться узнать, что они за люди. Расспросить их про то, что они помнят из вашего детства, плавно перейти на их собственное. Простимулировать воспоминания наводящими вопросами: «Что ты чувствовал в тот момент?/как тебе было в этом?/почему ты поступил так, а не иначе?». Я боялась задеть что-то в них – воспоминания о нереализованных мечтах или былой любви – но это возможно и в общении с любым других взрослым человеком. Чем больше они вспоминают и рассказывают, тем живее их память, которая начинает подкидывать неожиданные воспоминания-подарки, которые многое могут сказать о тебе самом. Очень долго я росла в ощущении, что я была невыносимым ребенком, но только проговорив это с родителями с позиции доброты и любви, выяснила, что это не так. Мама вспоминала мои сочинения в начальной школе, которые не принимали преподаватели, потому что думали, что я списала их. Папа рассказывал о том времени, когда я была младенцем, будила их в ночи плачем, но моментально успокаивалась, когда он брал меня на руки и подносил к старому магнитофону – меня очень увлекали мигающие огоньки звуковой дорожки, и я моментально успокаивалась. Эти воспоминания, рассказанные друг другу истории – как жемчужины на бусах истории твоей семьи, и когда вы начнете их рассказывать друг другу, случится обмен самой теплой и ресурсной энергией, которая возможна только с близкими.
