Но все равно он то и дело поглядывал на нос, где бережно завернутое в парусину, подальше от воды и любопытных глаз, лежало ружье.
Торнхилл купил его у мистера Мэллори, того, что жил возле Каупасчерз. В тот день Торнхилл впервые взял в руки оружие. Оно все было в жирной смазке – не терпящий шуток механизм, тяжелый и бескомпромиссный.
Мэллори повел его в загон для скота, чтобы показать, как эта штука работает. Зарядить, вставить запал – такая морока, что он чуть было не передумал. От первого выстрела до того, как будешь готов сделать второй, проходит целых две минуты – даже у самого Мэллори. Что ж до Торнхилла, то у него подготовка к выстрелу, поскольку он загнал пыж слишком глубоко и просыпал порох, заняла целую вечность.
Он вскинул ружье на плечо, нажал на спуск, почувствовал, как кремень ударился о сталь и высек искру. Порох взорвался, опалив ему лицо, а приклад ударил в плечо так сильно, что он чуть не упал.
Мэллори улыбнулся с видом превосходства и принялся рассказывать длинную историю, как он стрелял фазанов в Боттомли-он-Марш. Это была еще одна история о том, что ведомо только господам – что ружье может нанести стреляющему такой же урон, как и тому, в кого стреляют.
Торнхилл не считал себя способным послать шарик из раскаленного металла в тело другого человека. Но одной из привилегий получивших помилование было разрешение иметь ружье. Он заработал эту привилегию, хочет он того или нет.
«Так, на всякий случай», – сказал он, забирая у Мэллори ружье. Сейчас он не понимал, почему тогда старался говорить эдаким небрежным тоном.
Все примолкли – каждый по-своему представлял, что ждет его впереди. И наконец, уже ближе к вечеру, когда между утесами залегли длинные лиловые тени, он увидел высокий, лобастый, как китовая голова, гребень горы, а под ним реку, огибающую землю, которая скоро станет его землей. Мыс Торнхилла.
Он окликнул ее: «Смотри, Сэл, вон там, впереди!»
Когда они уже почти подплыли, он почувствовал, что течение изменилось: начался отлив. Киль по-прежнему вспенивал реку, ветер, отражаясь от утесов, по-прежнему надувал паруса, но вода, державшая лодку, поворотилась против них. Противоборствующие силы ветра и воды сражались за «Надежду», и она замерла на месте, а затем баланс сил изменился, и отлив начал неудержимо выталкивать их обратно.
Мыс Торнхилла был так близко, что он видел, как шевелятся под ветром листья мангровых деревьев, видел птицу на ветке.
Нет, он должен перебороть возникшее вдруг ощущение, будто это место издевается над ним.
Конечно, они могли встать на якорь и пересидеть отлив, провести ночь на борту, как они с Уилли не раз и делали. Но Торнхилл ждал так долго, так долго мечтал! «Бери весло, Уилли, готовься, парень!» – крикнул он, и мальчик прокричал в ответ: «Па, давай подождем прилива!»
Он, конечно, был прав, но Торнхилла колотило от нетерпения. Его сжигало желание ступить, наконец, на землю обетованную. Он ринулся на нос, схватил распашное весло, навалился на него всем своим весом – сила его рук против силы реки. Лодка медленно, лениво стронулась с места. Он крикнул: «Бога ради, Уилли, съешь тебя акулы, хватай кормовое весло!» – и сам понял, что из глотки его раздалось только невнятное сипение.
Но Уилли что-то там прочел по его лицу или услышал, во всяком случае, он налегал на весло, пока нос лодки не уткнулся в мангровые заросли и она, вздрогнув, не замерла. Обратное, отливное течение было хорошо заметно, но через мгновение киль лодки зарылся в ил. Они прибыли.
Торнхилл прыгнул за борт, ил крепко ухватил его за ноги. Он попытался сделать шаг, но ноги затянуло еще глубже. С огромным усилием он вытащил одну ногу и стал высматривать, как бы поставить ее между мангровых корней. С чавкающим звуком вытянул вторую ногу и двинулся к берегу. Пробираясь через кусты, наклонил голову и прикрыл глаза, чтобы не пораниться, и вот он уже вырвался на сушу. Здесь, за казуаринами, была лужайка, вся в нежной зеленой траве и желтых маргаритках.
Его собственная лужайка. Его лужайка, потому что он поставил на нее свою ногу.
Ничего похожего на тропинку через лужайку не было. Однако в каких-то местах трава была примята, и эта примятость шла через лужайку с маргаритками, поднималась на склон, вилась между кочками и пестрыми, торчащими из земли валунами.
Он шел по этой земле почти невесомыми шагами, ноги сами находили путь. Он был так взволнован, что почти не дышал.
Мое… Это все мое.
Ноги вынесли его на склон, туда, где между скалами сверкал ручеек, туда, где росли молодые деревца. Он вышел на поляну – деревья расступились, чтобы дать простор для игры света, для тени, для листьев и воздуха. Кругом все замерло, будто все живые существа бросили свои занятия, чтобы на него посмотреть. Когда у него из-под ног с клекотом вылетел голубь и уселся на ветку, склонив голову и кося на него глазом, у него по коже пробежали мурашки – он вдруг испугался. Деревья стояли вокруг молчаливой толпой, ветки их замерли в полужесте, бледная кора свисала длинными лентами, обнажая ярко-розовую кожу стволов.
Он сорвал шапку, почувствовав непреодолимое желание ощутить головой дуновение воздуха. Это его собственный воздух! И вот то дерево с серыми клочьями коры – его собственное дерево! Поросшая травой кочка, каждая освещенная солнцем травинка на ней – это его кочка и его трава! Даже москиты, поющие над ухом, принадлежат ему, и большая черная птица на дереве, которая таращится на него, не мигая.
Ветра как такового не было, но листья шелестели под легкими дуновениями, тень от расположенного к западу горного гребня понемногу спускалась к поляне, хотя деревья все еще купались в густом солнечном свете.
Он был единственным человеком на земле – он, Уильям Торнхилл, Адам в раю, жадно пил воздух своего собственного только что созданного мира.
Черная птица наблюдала за ним с ветки. Он посмотрел ей в глаза. «Кааар, – сказала птица, помолчала, словно ожидая ответа, и повторила: – Кааар». Теперь он разглядел ее кривой клюв с крюком на конце, таким удобно рвать плоть. Он вскинул руки, и она взмахнула крыльями, но не стронулась с ветки. Он подобрал камень и швырнул в птицу. Она смотрела, как летит камень, в последний миг взмыла с ветки и, низко пролетев над его головой, скрылась в той стороне, где река.
В центре поляны он четыре раза провел по земле каблуком. Здесь никогда не было ничего подобного этим прямым, выстроившимся квадратом линиям, и они изменили все. Здесь человек нанес свою отметину на лик земли.
Поразительно, как мало надо, чтобы часть земли стала принадлежать только тебе.
• • •
Натянуть кусок парусины, чтобы устроить временное пристанище, оказалось совсем не просто. Они с Уилли и Диком, до дрожи напрягавшим тонкие ручонки, боролись с тяжелой тканью. Загнать колья в каменистую почву никак не получалось, и они вынуждены были обкладывать каждый кол камнями, чтобы хоть как-то их удержать. Наконец им удалось поставить кривобокую и жалко сморщившуюся палатку.
