Сэл очнулась первой. «Там есть глина, – сказала она. – Вокруг места, откуда мы носим воду. Уилли и Дик, отправляйтесь туда после завтрака, и мы замажем все щели». Она говорила это так спокойно и уверенно, будто изгнание из дома змей было делом совершенно рядовым.
Она не переставала его изумлять.
«Мы замажем только внизу, чтоб змеи не пробрались, – добавила она. – Змеи же не могут прыгать, да, Уилл?» Это была хорошая шутка. «А теперь дверь, – она повернулась к дверному проему, где занавес из коры так скрутился, что под ним вполне могла бы проползти и Мэри. – Мы внизу надбавим еще кусок. Ну вроде как пришьем. К тому же это не навсегда, – небрежно произнесла она, как будто во всем этом было что-то забавное. – Это временно, пока не уедем».
От этих слов в нем что-то дрогнуло. Когда они говорили об этом, лежа в постели в «Маринованной Селедке», пять лет казались огромным сроком. Но сейчас, когда на дереве появлялось все больше зарубок, пять лет уже не выглядели слишком щедрым обещанием.
• • •
Торнхилл, видя, как Сэл страдает от одиночества, радовался даже компании Барыги Салливана. Он позволил Барыге рассказывать всем об их гостеприимстве, и в первое же воскресенье после того, как они перебрались в хижину, к ним заявилась целая толпа соседей. Поразительно: они появились из ниоткуда, словно жуки из куска дерева, как только прошел слух о том, что спиртное здесь наливают щедро. Что до него, так он спокойно мог бы пережить и без них, но ради Сэл был готов их принимать.
Первым прибыл Барыга в своей тесной синей куртке – для него, похоже, было вопросом чести приходить и уходить в ней, хотя Сэл, завидев его, тут же предложила куртку снять, и Барыгу не пришлось упрашивать. По мере появления других соседей Барыга их представлял, и его облупленная физиономия раскраснелась от удовольствия.
Вот Биртлз, крупный мужчина с огромными ушами, густой порослью на физиономии, но лысой головой. На затылке лысина была вся в крупных морщинах и походила на бульдожью морду. Биртлз – это была фамилия, а Барыга представил его по кличке – Головастый. И чтобы беседа завязалась, рассказал историю прозвища. Оказывается, когда Биртлз был еще мальчишкой, некий священник из Степни за что-то там назвал его головастым, и Биртлз обиделся – он такого слова не знал, и ему показалось, что священник над ним издевается, пока тот не объяснил, что это не насмешка, а похвала. Вот слово к нему и прилипло.
Однако жизнь показала, что Головастый не так уж разумен и прозорлив. Его застукали на краже четырех мешков сажи, собранной на Милл-стрит в Степни и приговорили к трем годам в кандалах на Земле Ван-Димена. Шрамы от железных браслетов у него на щиколотках были еще хорошо заметны. Сейчас он обосновался на Диллон-Крик, на куске плодородной земли за горой, где выращивал пшеницу и держал парочку свиней. Чтобы доставить урожай к лодке, которая отвозит зерно на рынок, ему приходилось в одиночку перетаскивать мешки на закорках через гору, и в результате он согнулся, словно клерк, вынужденный часами корпеть над бумагами, а на шее сзади – там, где мешок постоянно натирал, – у него образовалась здоровенная шишка. Когда-то у него была и жена, и детишки, но они умерли, не выдержав палящего солнца. Он пользовался необычной роскошью иметь близкого соседа, некоего Джорджа Твиста, но Твист накануне напился до беспамятства, и растолкать его ради визита к новым соседям не удалось.
Как послушать, так черные только и знали, что грабить Головастого Биртлза. Они украли у него топор, стащили прямо из хижины жестяное блюдо, а также рубашку, которую он повесил сушиться на куст. А еще они унесли двух его каплунов – тех, что остались после того, как остальных загрызли дикие собаки.
Сэл, улыбнувшись, искоса глянула на Торнхилла, и он вспомнил курицу, которую они стащили у Ингрэма.
Но в краже драгоценных мешков с пшеницей – результате тяжких трудов, которые Головастый подготовил, чтобы перетащить через гору к лодке, – не было ничего забавного. Черные – обыкновенные воры, твердил он, всегда готовые воспользоваться чужими трудами. И если уж он заметит, что кто-то из них ошивается поблизости, то непременно преподаст хороший урок.
При этих словах – «преподаст урок» – Головастый подмигнул Барыге. А потом откинулся назад и умолк, скребя бороду. Этот скрежет показался в наступившей тишине особенно громким.
Торнхилл представил себе, какой именно урок может преподать Головастый. Он уже было открыл рот, чтобы заговорить на какую-нибудь другую тему, но Барыга его опередил. «Они как мухи, что слетаются на кровь. Убей одного, так на похороны десяток слетится», – произнес он почти мечтательно.
Эти слова заставили Сэл, которая возилась у огня, готовя очередную порцию пышек, остановиться. С палкой в руке она повернулась и глянула на мужа. Барыга перехватил ее взгляд. «Ну, я не об том, что их надо убивать, это просто так, – заявил он фальшивым голосом и, когда Сэл отвернулась, подмигнул Торнхиллу. – Я в том смысле, что их надо гнать». И хрипло засмеялся.
Потом приплыл Уэбб, тощий человечек с густыми и жесткими, словно собачья шерсть, волосами. Они были пострижены неровно и явно ножом, Сэл так стригла мальчишек. Уэбб отказался от места на бревне и устроился на земле.
Торнхилл надеялся, что разговор примет другое направление, но, похоже, они могли говорить только о черных. Уэбб – они называли его Пауком
[14] – устроился на Хафмун-Бенд. Участок его с трех сторон был окружен скалами и лесом, и черным очень даже просто было подбираться к нему с горы. Они и заявились, когда миссис Уэбб приболела и осталась одна в доме. Им, видите ли, понадобилась ее юбка, они никак не могли справиться с застежкой, так просто взяли нож и срезали, а она осталась в одной нижней юбке. А еще забрали еду, которую она приготовила – суп из цыпленка, прямо с горшком, – и скрылись задолго до того, как вернулся Паук.
Паук вообще был невезучим. Его забрали прямо на рынке Смитфилд, когда какой-то тип углядел на его куртке те самые серебряные пуговицы, которые неделю назад пропали из дома его хозяина. А теперь – помимо набегов черных – он был тем самым поселенцем, которого первым заливает в половодье, и личинки тоже сжирают его посевы первыми. Один сын у него умер от укуса змеи, а другой – от судорог.
У Торнхилла мелькнула мысль, что на месте Паука он никогда не назвал бы свою ферму «Несокрушимой».
Голова у Паука была маленькая, тем чуднее звучал его низкий голос. «Они вредители, – пробасил он. – Ничем не лучше крыс». Торнхилл подумал, что голос у него как у человека, который воскрес из мертвых после повешения. Впрочем, все они были такими.
Паук, как и Барыга, любил разглагольствовать. «Они перережут нас всех, как диких зверей, – объявил он. – А потом съедят лучшие куски». Барыгу развеселила эта мысль, и он воскликнул: «А у тебя, Паук, какие кусочки самые вкусные? Ты же тощий как палка!» Все засмеялись, но как-то сдержанно, видно, каждый представил, какая именно часть его тела больше годится в пищу.
