Он стоял, раздвинув ноги, его новые тяжелые сапоги твердо упирались в землю. Он увидел себя их глазами: непонятная одежда, лицо, скрытое шляпой.
Ему показалось важным вести себя как хозяин. Тогда они были бы его гостями. Он заставил себя весело их поприветствовать, глядя им прямо в лица, как будто они были псами, готовыми наброситься на него, если он как-то выкажет страх.
«Здравствуйте, джентльмены, – сказал он. – Как у вас дела? Неплохой денек, не так ли?»
Он услышал, как его нелепые, дурацкие слова испаряются в воздухе, и порадовался, что не взял с собой Неда и Дэна. Он почувствовал в груди горячий комок – ярости? Страха?
Надо было взять с собой ружье.
Где-то на дереве завела длинную песню птица, жужжание в траве становилось то громче, то затихало. В костре с мягким звуком рассыпалась на угли палка.
Из того места, где в углях готовилась змея, поднялся вкусный жирный аромат, он окутал его и был ничем не хуже, чем аромат хорошей жирной бараньей отбивной. У него мелькнула мысль, что змея длиной в ярд могла бы стать неплохим обедом.
«Ну что, черные мерзавцы, языки проглотили?» – спросил он. И словно по сигналу они приблизились к нему, этой своей легкой походочкой, с копьями в руках. Один из них – тот самый седобородый, которого он оттолкнул в первый же день, – отделился от группы, подошел к Торнхиллу и положил длинную черную руку ему на плечо. Словно жар от огня, от этого обнаженного человека исходила власть. Изо рта у него потекли слова.
Торнхилл заставил себя очнуться. «Отлично, старый мошенник, – он резко остановил этот лившийся на него поток незнакомой речи. – А теперь слушай». Он наклонился и щепкой начал рисовать в пыли волнистую линию реки и аккуратный квадрат, его собственные сто акров. «Теперь это мое. Мыс Торнхилла».
Старик молча глазел на него.
«А твое все остальное, – громко сказал Торнхилл. – все-все остальное твое, приятель, забирай». Но его слова пролетали мимо старика словно дуновение ветра. Раньше он не замечал, какие чистые у старика белки глаз, и подумал, что, наверное, так кажется оттого, что кожа черная, поэтому и глаза будто светятся изнутри.
Старик шагнул к костру и взял с одной из деревянных тарелок корешок маргариток, шесть или восемь узких клубеньков, болтавшихся на стебле. Он указал на корешки и что-то снова сказал. В конце концов он откусил один корешок. Прожевал, проглотил, кивнул. И хотя слова старика значили для Торнхилла не больше, чем пение птицы, он все понял. Старик оторвал еще один корешок и протянул Торнхиллу. Внутри корешок был полупрозрачный, явно хрустящий, чем-то напоминавший редис.
Но Торнхилл есть это не собирался. «Спасибо, старина, – произнес он шутливым тоном. – Но ешь свою редиску сам, – он снова поглядел на то, что старик протягивал ему на коричнево-розовой ладони: – По мне так это обезьянья еда, приятель, но если тебе нравится…»
Старик начал что-то горячо объяснять в подробностях. Он повернулся, показал на берег реки, потряс связкой корешков. В его голосе теперь слышался вопрос, он повторял какую-то фразу, будто ждал, что они о чем-то договорятся.
«Ладно, приятель, – сказал Торнхилл. – Можешь оставить себе свои обезьяньи яйца, раз уж они тебе так нравятся». Старик громко и четко произнес что-то, и Торнхилл распознал ту же фразу, что тот говорил раньше.
Похоже было, старик готов ждать ответа хоть весь день.
«Мы будем есть свое, приятель, а вы ешьте свое», – сказал Торнхилл, посмотрел старику в глаза и кивнул. Старик коротко кивнул в ответ.
Это уже был разговор. Вопрос и ответ. Но какой вопрос, какой ответ?
Они смотрели друг на друга, и слова вырастали между ними стеной.
• • •
«Все отлично, – объявил он, вернувшись в хижину. – Вообще не о чем волноваться. Они будут то приходить, то уходить».
На Рождество и в знойные первые дни января он каждое утро выглядывал из хижины в надежде, что больше не увидит их дыма. Но каждое утро дым четко вырисовывался на фоне неба.
Сэл, казалось, не волновалось совсем. «Они же будут появляться и уходить, – сказала она как-то раз, когда заметила, что он хмурится на дым. – Как ты и говорил». Он вынужден был согласиться, но начал понимать, что все складывается не так просто, как он сам обещал.
Прошло некоторое время, прежде чем он признался себе, что его сотня акров – не так чтобы целиком его. Небольшая группа черных, хотя и незаметно, но всегда присутствовала где-то рядом. Они возникали среди деревьев, и чернота их тел была продолжением коры, теней, игры света на мокрых скалах. И сколько ни всматривайся, все равно не поймешь, то ли это ветки, то ли человек с копьем, наблюдающий за тобой.
Такой походки, как у них, Торнхилл никогда еще не видел. У них были длинные тела и тонкие ноги, которые так легко и беззвучно ступали по листьям и обрывкам коры, что казалось, они плывут по земле.
Торнхилл раньше говорил, что все черные похожи друг на друга, но со временем с удивлением понял, что начал их различать. Он даже принялся давать им имена, непритязательные, словно таким образом их отличие стало бы менее заметным. Как будто он одомашнивал их, превращал в соседей.
Старик угрюмостью рта и белизной бороды напомнил ему старого Гарри, который точил ножи на Суон-Лейн, вот он и прозвал его Бородатым Гарри. При этом Торнхилл никому не говорил, что этот суровый старик мало чем напоминал лондонского точильщика. Молодой человек, который пытался его ударить в первый день, был высоким и держался очень прямо, поэтому он получил прозвище Длинный Боб. Другой молодой человек был не чернее остальных, но выглядел очень мрачным, и чтобы эта мрачность не казалась такой пугающей, Торнхилл назвал его Черным Диком.
Бородатый Гарри слонялся вокруг на своих тощих ногах, неторопливый, осторожный. Или стоял, уперев ступню одной ноги в колено другой, и, опираясь на свое копье, наблюдал. Встретившись лицом к лицу с Торнхиллом, смотрел сквозь него, будто Торнхилл был соткан из воздуха.
Длинный Боб и Черный Дик порой наблюдали, как Торнхилл с Недом и Дэном пропалывали сорняки в посадке кукурузы. Они стояли или сидели на корточках, и их копья сливались с другими тонкими и гибкими вертикалями.
Копья всегда были при них.
Торнхилл и Дэн как-то раз видели, как Черный Дик орудует копьем, целясь во что-то в траве. Он слегка отклонился назад, уравновесив себя вытянутой вперед свободной рукой, а потом швырнул копье движением таким же быстрым и неуловимым, как щелчок хлыста.
«Господь наш Иисус, – выдохнул Дэн. – Ты это видел?»
Мужчины никогда не подходили к Торнхиллу и его людям настолько близко, чтобы можно было затеять разговор, а вот женщины были более решительными с Сэл. Они кружили вокруг хижины, как возле какого-то валуна, и взяли в обычай, проходя мимо Сэл, что-то петь.
Как-то раз, возвращаясь в хижину с Недом и Дэном, чтобы попить чаю, он увидел, что группа женщин вывалилась из леса и подошла к краю двора. Жестом остановив Неда и Дэна и указав им молчать, он наблюдал, как из хижины вышла Сэл с небольшим горшком в руках, и в тихом неподвижном воздухе услышал, как она говорит им: «Ой, Мег, а что это у тебя там такое?» Он стоял и смотрел, на всякий случай крепко сжимая лопату – а вдруг они сделают ей что-то плохое? – готовый призвать на помощь Неда и Дэна.
