Какое же облегчение высказать эту мысль вслух! «Не хотел пугать тебя, Сэл, но и я о том же думаю». Теперь она повернулась к нему и, щурясь из-за поднимавшегося от огня дыма, улыбнулась: «Да вовсе ты меня не пугаешь! Ты что, полагаешь, я могу так разволноваться, что хлопнусь в обморок, как какая-нибудь леди?»
Несколько дней спустя от лагеря донеслись звуки какой-то возни, собачий лай, громкие голоса. Сэл сидела на бревне, установив между ногами мельничку для зерна. «Миссис Херринг говорит, что хоть они и уходят, но ненадолго, – сказала она. – Им здесь, у реки, тоже нравится, как и нам».
Торнхилл с удивлением глянул на нее: «А ты ее спрашивала? Спрашивала у нее про них?»
У миссис Херринг была своя манера смотреть на Торнхилла, казалось, она могла читать все его тайные мысли, и он чувствовал себя в ее присутствии весьма неловко. Он мог скрывать какие-то свои соображения от Сэл, но вряд ли у кого получалось утаить что-то от миссис Херринг. Он так и представлял, каким ироничным взглядом она смотрела бы на него, если бы он только попытался заговорить с ней о черных.
Сэл сосредоточилась на мельничке: когда она поворачивала ручку, мельничка то и дело норовила выскользнуть и содержимое – зерна кукурузы – летело на землю. «Ну что ж за косорукая!» – выбранила она себя сквозь сжатые от усилия зубы. Он взял у нее хитроумную штуку – совершенно дурацкую, он собирался, как только появятся какие-то свободные деньги, купить для нее новую, – и смолол все что надо было, пересыпав крупу в подставленную ею миску.
Она стояла с миской в руках и смотрела на него. «Приходить и уходить – одно дело, – сказала она. – Но прийти и не уходить – совсем другое». Он видел, что она не собиралась так уж подробно обсуждать, что из всего этого может получиться. Но он понимал: это был не страх, и даже не беспокойство. Это была тень от поднимавшегося в небо чужого дыма, который бросал тень на их существование.
«Миссис Херринг не такая, как мы, – сказал он. – Она одна на белом свете. У нее другого выбора нет».
Сэл перебирала крупу в миске. Он заметил несколько белых частичек среди желтой кукурузной крупы – перемолотые вместе с зернами долгоносики. «А у нас? – спросила она. – У нас разве есть другой выбор?» Сначала он подумал, что она поддразнивает его, но потом понял, что спрашивает всерьез. «Послушай, Уилл, поговори об этом с Томом Блэквудом. Посмотрим, что он скажет».
Поэтому на следующее утро, еще до рассвета, он направил лодку-плоскодонку к устью Первого Рукава и отдался на волю приливу. За лодкой по гладкой поверхности воды тянулся шлейф пены. Все, что требовалось от Торнхилла, – сидеть на корме и рулить веслом.
Блэквуд нашел способ существования здесь, но мудрость, которой он поделился, все равно оставалась загадочной. «Что-то отдаешь, что-то берешь». Что это означало в реальности – не на словах, а в определенное время и в определенном месте? Как это применить к ситуации, случившейся у костра черных, когда белый человек и черный человек пытались понять друг друга, произнося слова, в которых не было никакого толку?
К тому моменту, когда солнце позолотило верхушки деревьев в лесу, он уже добрался до долины. Это было спокойное, тихое место. Вода, хоть и чистая, была цвета крепкого чая. Оба берега заросли мангровыми деревьями. За ними, на узкой полоске ровной земли, росли казуарины, а за ними на каждой стороне высились крутые каменистые склоны.
Москиты здесь были свирепые. Торнхилл наблюдал за одним, особенно здоровенным, с полосатыми лапами, который пытался жалом пробить ему рукав рубахи, пока жало не согнулось. Где-то на дереве пела птица, она раз за разом издавала переливчатые звуки, будто звонила в серебряный колокольчик. Из воды выскочила и снова скрылась рыбина, блеснув на солнце серебром. Река и все вдоль нее затаилось, наблюдая за ним.
Миль через пять земля за мангровыми зарослями выровнялось, как будто река локтем отодвинула каменистый склон и щедро выдала мягкий покатый участок земли. Там он и увидел поднимавшийся в небо дымок, который наверняка принадлежал Блэквуду.
На берегу не было видно никакого причала, даже прохода в мангровых зарослях, куда можно было бы загнать лодку. Торнхилл проплыл еще немного и заметил наконец прореху, куда зашел, отталкиваясь веслом. Казалось, это тупик, но он пробрался сквозь защитный барьер ветвей и снова вышел к полоске чистой воды, заканчивавшейся бревенчатыми мостками. К ним, ведущим к укромному заросшему травой берегу, была пришвартована рыбачья плоскодонка Блэквуда.
Местность напоминала его собственный мыс, каким он был в самом начале, – мангровые заросли, казуарины, а потом открытое пространство с редкими деревьями. Окруженная скалами, в раннем свете дня сверкала цинковым блеском лагуна. Она тоже поросла казуаринами – отколовшийся от реки кусок, забытый среди скал.
Теперь он увидел и сам дом Блэквуда, сложенный из горбыля и крытый корой, посадку кукурузы, изумрудно-зеленую в ранних лучах солнца, кур, копошащихся в земле. И дом, и делянка вольно расположились среди деревьев. В отличие от Торнхилла и остальных, Блэквуд не расчищал свои угодья. Здесь не было лысых участков, заваленных спиленными деревьями – приметами начала и конца цивилизации. Здесь сосуществовали и обжитое, и лес.
Блэквуд уже поджидал его, его крупная фигура занимала собой весь дверной проем. «Вот ты сюда и добрался, Уилл Торнхилл, – сказал он. – А ты знаешь, что любопытным порой носы отрубают?»
Это вряд ли походило на приветствие.
«Мы тут не жалуем пришлых», – добавил он, наблюдая, как Торнхилл пытается понять, кто это «мы».
«Черные разбили лагерь рядом со мной, – начал Торнхилл. – Свалились как гром средь ясного неба». Он и сам слышал, как неуверенно звучит его голос. Лицо Блэквуда оставалось таким же мрачно-неподвижным. Он умолк и посмотрел в сторону лагуны. Над деревьями поднимался дымок – наверное, там была винокурня Блэквуда.
«Просто заявились, будто кто им разрешил», – снова попытался Торнхилл. Он пробовал объяснить, что в присутствии черных ему вроде как воздуха не хватает. Что они относятся к этому месту как к своему собственному. Он чувствовал себя дураком, не зная, как рассказать, объяснить этому человеку, что значат для него его собственные сто акров.
Он не мог подобрать слов. Все было настолько интимным, говорить об этом было все равно как говорить о части тела, которую стыдно выставлять напоказ.
«То есть пришли черные, и ты испугался, да?» – наконец осведомился Блэквуд. Торнхилл услышал в его голосе удивление. Блэквуд подумал и произнес отрывисто: «Тогда нам с тобой лучше сейчас выпить чаю».
Они взяли по кружке и уселись на скамейку возле дома. Место себе Блэквуд выбрал отличное – под деревьями мягкая травка, поблескивающая на солнце лагуна, птицы, распевающие на деревьях возле посадки кукурузы. И устроился удобно. У него была приземистая каменная печь, в которой доходил накрытый мешковиной хлеб. Под тенистым деревом стояла скамейка с тазиком для умывания, с колышка свисало правило для бритвы, в щель в коре был воткнут осколок зеркала.
