Дым над лагуной то становился гуще, то таял, развеянный ветром. Торнхиллу показалось, что за пением птиц и шумом ветра в листве он различал и другие звуки. Голоса, что ли, или собачий лай? Но как только звук становился более явственным, снова принималась заливаться птица.
Блэквуд заговорил, но, казалось, совсем не о том, о чем спрашивал Торнхилл: «Как-то раз возвращался из Сиднея… Ни ветерка, и прилив вот-вот закончится. Там есть Песчаный остров, а на нем пляж, – начал так, будто ему предстоял долгий рассказ, однако конец истории наступил быстро: – Там меня и ждали черные».
Торнхилл попытался представить себе, как это выглядело: Томас Блэквуд стоит на берегу Песчаного острова, к нему выходят черные. «И что ты?» – начал было Торнхилл и умолк, он давно знал, что торопить Блэквуда не стоит – этот тип мог быть очень даже упрямым.
Терпение было вознаграждено. «Подошли ко мне, – сказал Блэквуд, – и сказали убираться».
«Убираться…» – повторил Торнхилл.
«Со своими чертовыми копьями наготове, я чуть не обделался, – Блэквуд показал, как они держали копья. – Стоят и ждут».
Блэквуд глянул на скалы. За ними поднималось солнце, поэтому они казались темными провалами. «Дал им немного из своих припасов, да они ничего не брали».
Торнхилл слышал уже немало историй про то, какие опасности подстерегают белого человека в низовьях Хоксбери, и медленное повествование Блэквуда его просто бесило – еще немного, и тишина совсем поглотит его слова.
«Так чего же они ждали?»
Блэквуд глянул, будто удивившись, что он все еще здесь. «Не поверишь, приятель, но я снял с головы гребаную шляпу и протянул одному из них, – он улыбнулся, снова представив себе эту сцену. – Да их не обдуришь. Надо же, шляпа, – он поболтал остатки заварки в кружке и выплеснул чаинки на землю. – Но худо-бедно, они разрешили мне остаться. Выразили это совершенно понятно: мол, оставайся на берегу. Не могли бы высказаться яснее, даже если бы говорили на королевском английском».
Но это было еще не все. «А потом, к ночи, принялись петь – там, у себя на горе, – Блэквуд начал хлопать в ладоши, отбивая ровный ритм, покрутил головой, прислушиваясь к звучащей в памяти музыке. – Будто говорили: а дальше не суйся». Он потер ладонью о ладонь. «Но шляпу мне так и не вернули, – засмеялся он. – Паршивцы оставили шляпу себе».
И снова воцарилась тишина. Торнхилл думал, как применить эту историю к своей ситуации. «Что-то отдаешь, что-то берешь». Механизм по-прежнему был не очень-то понятным, разве только предполагал наличие изрядного запаса шляп.
Дымок таял в становившемся все более горячем воздухе.
Блэквуд, по-видимому, сказал все, что хотел сказать. Взял пустые кружки, встал. Торнхилл тоже встал, и тут послышался голос, явно человеческий. Голос шел от лагуны, оттуда, где ветви казуарин сплели сеть из света и тени. Блэквуд крикнул что-то в ответ, слова были неразличимы, будто сбились в кучу, и одна из теней отделилась, двинулась вперед и превратилась в черную женщину. Она стояла возле деревьев, Торнхилл видел, как ее рот формирует непонятный поток звуков, но он догадался, о чем она – по тому, как она держала голову. Когда Сэл держала голову вот так, это значило, что она злится.
Она сделала еще несколько шагов, и Торнхилл увидел, что за спиной у нее прячется ребенок. Самого ребенка видно не было, видна была только его ручка, обхватившая ее бедро, похожая на белую рыбку на черном фоне. Одной рукой женщина придерживала за спиной ребенка, а другой указывала на Торнхилла. Голос ее звучал все громче. Сомнений в том, что именно Торнхилл стал причиной неудовольствия, не оставалось.
Блэквуд ей ответил, и Торнхиллу показалось, что он в обычной своей манере просто глотает слова, а потом он догадался, что Блэквуд говорит с ней на ее языке. Говорил он медленно, как-то неуклюже, но Торнхилл видел, что женщина слушает его и понимает. Ребенок выглянул у нее из-за спины и уставился на Торнхилла, засунув кулачок в рот. Торнхилл увидел светлые волосики, мордочку цвета спитого чая, поразительно светлую на фоне темных ног женщины.
Блэквуд наблюдал за тем, как смотрит на них Торнхилл. Подождал, пока сосед повернулся к нему и встретился с ним взглядом. До этого Торнхилл как-то не обращал внимания на глаза Блэквуда. Они казались ярко-синими на красноватом обветренном лице, такие глаза, принадлежи они женщине, сделали бы ее красавицей – гиацинтово-синие, с длинными ресницами.
«Я считаю, что они тихие и мирные люди, – наконец сказал Блэквуд. – Чего нельзя сказать о многих наших соседях». Он пошевелил пальцами, как бы нащупывая нужные слова. «Я сказал ей, что ты будешь держать рот на замке. Обо всем, что здесь увидел».
Он так глянул на Торнхилла, будто врезал ему кулаком. «На твоем месте, Уилл Торнхилл, я бы так и поступил. Потому что, если скажешь кому хоть слово, я за твою жизнь, Богом клянусь, и ломаного фартинга не дам».
• • •
Торнхилл рассказывал все это Сэл шепотом, Нед и Дэн в своей пристройке ничего не услышали, и она так долго молчала, что он подумал, что она заснула. Наконец она пошевелилась, вздохнула. «Вот это уже совсем другая история, – сказала она. – Нам не от кого ждать помощи, кроме как от миссис Херринг. Похоже, придется все делать самим».
• • •
Поскольку Дику скоро должно было сравняться восемь, ему была поручена своя работа: кормить кур, собирать хворост для растопки. «Только, помни, не кору! – кричала Сэл вслед, когда он уходил в лес, а Братец с мешком все старался его нагнать. – Бери хорошие маленькие палочки». Еще он таскал воду в бочку. Дик носил ведра по тропе, проложенной к ручью – возле ручья трава была ярко-зеленой. Братцу заходить так далеко не разрешалось. Они вырыли там резервуар, выложили камнями – вода была достаточно чистой, хотя из-за комариных личинок все равно приходилось процеживать ее через кусок муслина. Чтобы наполнить стоявшую возле двери бочку, требовалось сделать шесть ходок туда и обратно, и еще одну – чтобы залить в стоявший на огне чугунок.
Выполнив задание, Дик исчезал, а Братец стоял и звал его. «Ты еще маленький, – говорил ему Дик. – Тебе же только пять, Братец, ты сам знаешь, Ма не разрешает тебе уходить далеко». Дик шагал через всю поляну, мимо тщательно сложенных обрубков, поджидавших, когда их сожгут в очаге, мимо чайных деревьев, шелестевших на ветру и разрисовывавших своей тенью землю, прямо к склону горы, где на жаре дремал лес. Здесь он мог провести весь день – он изучил эти места вдоль и поперек.
Дик притаскивал в хижину найденные им сокровища – эвкалиптовую моль, свернувшуюся как спящая собака, полупрозрачный круглый камешек, кусок дерева, до такой степени изъеденный белыми муравьями, что он стал похож на губку. Остальные не очень-то интересовались такими диковинами. Братец, правда, восхищался уснувшей бабочкой, Джонни повертел камешек, пока Уилли не стрельнул им из рогатки, но сами они к таким штукам не присматривались, не примечали их в лесу, где взгляд отвлекало слишком многое.
Иногда Дик спускался к реке. Торнхилл не раз замечал его на другой стороне мыса – на черной стороне, как они ее называли. Он видел, как Дик играл на песчаном берегу с туземными ребятишками – сплошные длинные ноги и худые руки, как у насекомых, они постоянно прыгали в реку и выскакивали из нее, и Дик вместе с ними, раздетый, как и они, догола. Он был белым, они черными, но издали, в отражавшихся от воды солнечных лучах, они были неотличимы. Он бегал, кричал и смеялся вместе с ними и казался их бледным кузеном.
