Что же до остальных детей, то Дом, о котором говорили их мать и отец, был не больше чем словом, им надо было объяснять, что это значит.
Торнхилл стоял рядом с хижиной и через дырку в стене слышал, как Сэл укладывает их спать, рассказывая те же истории, что рассказывала ему в счастливые дни их молодоженства: «И старуха мне говорит: возьми ножницы для винограда, – он вспомнил, как ходила ходуном их кровать – так они хохотали. – Возьми ножницы и отрежь себе кисточку». Но дети не смеялись – они никогда не видели никаких ножниц, не говоря уж о винограде, и вели себя осторожно, подозревая, что эта история много значит для матери, но смысла ее они не понимали.
Она пела им старые лондонские песенки, и ее голос вился дрожащей нитью во внимательном воздухе сумеречного леса. Он не слышал ее пения с тех самых пор, как они жили в комнате на Мермейд-Роу, когда были счастливы, ждали их первого ребенка, когда у пристани стояла их лодка и у них было будущее. Она по-прежнему фальшивила, и все равно ее пение наполнило его внезапной радостью.
«Апельсины и лимоны, Святого Климента перезвоны, – пела она. – Полпенни и фартинги, поют колокола Святого Мартина». От кукурузного поля поднимался Дэн, и Торнхилл жестом показал, чтобы тот молчал. «Церковь Святого Климента – она в Истчипе, – поясняла Сэл. – Дик, помнишь, что я рассказывала вчера об Истчипе?» Дэн издал звук, который очень походил на презрительное фырканье, однако все же таковым не был, и ему удалось превратить его в чих.
Радость Торнхилла улетучилась. Песня пелась не удовольствия ради. И не как доказательство того, что под этим чужим небом тоже возможно счастье. Песенка была уроком, простым и ясным, подготовкой к возвращению.
После песенки она пошла с ними по улицам Бермондси: «А теперь отправимся от дома Батлера к доку Сафферанс, – начала она, и он услышал в ее голосе восторг от того, что она видела внутренним взором. Дети молчали, слушая ее рассказ как молитву. – Вниз по Бермондси-стрит, потом налево возле сада Уайта, через Крусификс-Лейн, а можно срезать дворами возле дома Гиббона».
Но она ошибалась, и Торнхилл поправил через дырку в стене: «Возле сада Уайта не налево, а направо, если свернешь налево, то попадешь к дому призрения, помнишь?» Она откликнулась: «Налево, Уилл, дом призрения на следующей улице».
Тут вмешался Дэн: не направо и не налево, потому что дом призрения – он в конце Мэрроу-стрит, совсем в другой стороне от сада Уайта.
Лондон, сложенный из камня и вымощенный камнем, превращался во что-то иное, гибкое, податливое, ускользающее.
• • •
В конце января выпало несколько не очень жарких дней. Высокие облака глушили ярость солнца, и в воздухе повеяло прохладой. Одним таким несолнечным утром они проснулись от запаха дыма. Торнхилл встал и увидел длинный серый плюмаж, плывущий со стороны лагеря черных.
«Они ушли и разожгли огонь, мистер Торнхилл», – сказал Нед. Страсть Неда утверждать очевидное изрядно бесила, особенно когда находишься рядом с таким человеком постоянно. Сэл вышла из хижины и вместе с ними смотрела на дым, потом по одному подтянулись дети. Братец высказал то, о чем думали все: «Они идут за нами?» Ему никто не ответил.
Они видели, как огонь медленно взбирается вверх по склону, но он не походил на дикого зверя, на то яростное пламя, которое пылало, когда они жгли всякие обрубки. Это было совсем другое существо, смирное, дрессированное, которое скользило от одной поросшей травой кочки к следующей, останавливалось, чтобы слизнуть ее, и аккуратно ползло дальше.
По краям полосы огня спокойно, словно они были частью пейзажа, стояли черные с ветками в руках. Если пламя начинало разгораться, стоявший ближе всех черный делал шаг вперед и сбивал его. Черный Дик подходил к тем кустикам, которые не схватил огонь, и жег их факелом, пока они не исчезали, выпуская белым дым. За ним следовал Длинный Джек с пучком листьев в руке.
Ближе всего к обиталищу Торнхиллов стоял Бородатый Гарри. Он стоял очень прямо, и над его головой вился дым. Время от времени он что-то резко командовал то одному, то другому из соплеменников. Торнхилл видел его профиль, он надеялся встретиться со стариком глазами и улыбнуться ему или помахать, но та часть Нового Южного Уэльса, в которой находилась хижина Торнхиллов, казалось, для него вообще не существовала.
Все это выглядело как обычное дело, которым они занимались бесчисленное число раз, и к пришлым оно не имело никакого отношения. Они увидели, как одна из женщин, которую они назвали Мег, сделала шаг к огню и ударила что-то палкой. Она наклонилась и подняла ящерицу, которая извивалась у нее в руке. Неторопливым движением она встряхнула ее, и та безжизненно повисла. Мег подвесила ящерицу на свой шнурок и крикнула что-то Веселушке Полли, и Торнхилл видел, что Полли рассмеялась, крикнула что-то в ответ и показала на ящерицу. Даже жесты у них были другие, какие-то текучие, будто у пальцев были дополнительные суставы и связки, а кисть была устроена вообще по-другому, словно без костей.
Торнхилл все ждал, что они повернутся к нему, что-нибудь крикнут, и он сможет улыбнуться или крикнуть в ответ. Стоявшая рядом Сэл, похоже, думала о том же. «Полли! – позвала она. – Эй, Полли, что ты там делаешь? – и шагнула вперед, готовая помахать: – Полл!» Но никто из женщин и не глянул на нее, хотя по каким-то легким переменам в поведении было понятно, что они ее услыхали.
Сэл опустила руку и вернулась к Торнхиллу. «Она же не знает, что ее зовут Полли», – пояснила она скорее себе, чем ему. Он услышал в ее голосе неуверенность. «Я ее так назвала, но она-то об этом не знает, – она начинала сама верить в свое объяснение. – Ну да, она об этом пока не знает».
И продолжала смотреть на женщин, ожидая, когда они обратят на нее внимание.
«Ящерица! – с отвращением выкрикнул Нед и сплюнул. – Они собираются есть эту ящерицу!»
«А ящерицы вкусные!» – воскликнул Дик, и явно тут же пожалел о сказанном. Сэл глянула на него, но ничего не сказала.
Огонь, взобравшись по склону, начал затухать в том месте, где из-под земли вырастали огромные камни. Здесь, возле этих наклонившихся вперед скал, он превратился в дым. Черные закончили то, что делали, – чем бы оно ни было, конец огню положил сам рельеф местности. Перекрикиваясь, они отправились назад в свой лагерь.
Огонь оставил за собой черный участок в пару сотен шагов шириной, растущая на кочках грубая трава прогорела, маленькие кусты обратились в прах, корни редко растущих деревьев были опалены.
Дэн выразительно сплюнул: «Из-за пары ящериц спалили целый кусок луга! Мозгов еще меньше, чем у нашей малышки».
По крайней мере, этот невысокий медленный огонь никому и ничему не угрожал. Но все равно Торнхиллы чувствовали себя неуверенно. Это не было похоже на угрозу, но могло быть угрозой угрозы.
• • •
Через несколько дней после пожара высокие облака наконец-то сбились в тучу и послали дождь – не такой, какой бывал здесь обычно, когда ведра воды низвергались из туч таких черных, что они казались зелеными, а приятный дождичек. Волосы у Торнхилла мгновенно отсырели, и на какой-то миг он вновь почувствовал себя стоящим у причала Святой Катерины близ Тауэра, вспомнил, как смотрел на серую воду и на стертые дождем очертания пристани Батлера. Сэл вышла на улицу и стояла с непокрытой головой, повернув ладони к небу, как будто желая получить благословение.
