Ту часть кенгуру, которую Торнхилл теперь держал в руке вместо мешка муки, сам он не выбрал бы. Это была нижняя часть лапы, все еще покрытая необожженной шерстью, с коричневыми роговыми когтями, свисавшими с отрубленного конца сухожилиями и небольшим количеством мяса. Если бы он знал, что сказать, то поторговался бы еще. Но старик уже отвернулся. Похоже, понятие «торговаться» в идею торговли не входило.
Больше никто не проявлял никакого интереса к белому человеку с кенгуриной ногой в руке. Бородатый Гарри что-то резко произнес, и мужчины принялись палками вытаскивать из ямы тлеющие угли и складывать их сбоку. Черный Дик поднял кенгуру, бросил его в яму, и они все вместе принялись забрасывать его углями. Они делали все не спеша, однако вскоре тело кенгуру было полностью покрыто, сначала слоем тлеющих углей, затем землей и песком, пока яма не была заполнена доверху.
«Удачи вам, ребята», – сказал Торнхилл. Ему трудно было убрать из голоса скептические нотки – надо же, эти дикари понятия не имеют, что можно сделать с мясом, кроме как затолкать его в яму с горячими углями. Длинный Джек глянул на него, видно, что-то подумал, потому что рот его задвигался было, но он ничего не сказал, и уже через мгновение Торнхилл понял, что остался совсем один рядом со слабо дымящейся ямой, а компанию ему составляет только тощая собака, наблюдающая за ним равнодушными желтыми глазами.
• • •
Сэл с недоверием поглядывала на кенгуриную голень, но тут появился с ножом Уилли и попытался содрать шкуру. Нож шкуру не брал, только бесполезно елозил по меху, с таким же успехом мальчик мог пробовать перепилить ножом дерево. Отец взял у него нож и за счет грубой силы сумел сделать надрез. Если б это была овца, шкура слезла бы как носок. Но мясо было твердым, как деревяшка, и шкура казалась намертво приклеенной к сухожилиям. От усилий у Торнхилла зашумело в ушах, он был готов взорваться от ярости. Мысль о том, как это сделали черные – засунув кенгуру в угли целиком, – бесила его еще больше.
В конце концов он прямо на земле разрубил ногу топором. Часть, которую он сунул Сэл в котелок, состояла из меха, костей и хрящей.
В этот момент произведенный им обмен уже не казался таким удачным.
У них получилось что-то вроде супа, который предварительно пришлось процедить из-за плававших в нем шерстинок. В супе плавали кусочки костей и похожие на шнурки для ботинок сухожилия. Даже Уилли не мог их прожевать. В общем, у них получился насыщенный темный бульон, похожий на бульон из бычьего хвоста. И все равно это было что-то, придававшее вкус черствому кукурузному хлебу, и пока ели, они без конца приговаривали, какое вкусное получилось варево. Но всем-то им хотелось доброго куска мяса.
«В Бермондси никто не поверит, что мы ели кенгуру!» – сказала Сэл, вытирая с подбородка капли бульона. Несмотря ни на что, еда привела ее в хорошее расположение духа, и Торнхилл постарался его поддержать: «Не столько ели, Сэл, сколько пили кенгуру!»
Она улеглась на матрас рядом с ним, удовлетворенно вздыхая от того, что желудок был полон горячей еды, и почти сразу заснула. Она безмятежно посапывала, а он лежал, слушая, как она почесалась в том месте, где ее укусила блоха, и думал о соседях, благодаря которым семейство Торнхиллов сегодня поело лучше, чем обычно.
Черные не пахали, не строили изгородей, это правда. Они не строили домов, носящих их имена, кочевали, не думая о завтрашнем дне. Правда и то, что они в своем невежестве не прикрывали наготы и садились голыми задницами прямо на землю, совсем как собаки. То есть они были не более чем дикарями.
С другой стороны, ради того малого, чем они довольствовались, им и не нужно было работать. Каждый день они занимались тем, что раздобывали еду и ловили всякие создания, чтобы подвесить себе на поясок. И потому у них оставалось полно времени, чтобы сидеть вокруг костра, болтать, смеяться и поглаживать толстенькие ножки своих детенышей.
А домашние Торнхилла вставали с зарей, пропалывали сорняки на кукурузном поле, таскали воду, вырубали росший вокруг них лес. Они расслаблялись, только когда солнце скрывалось за горой, но к этому времени у них уже не оставалось сил ни на веселье, ни на игры. И уж точно никому не хватало желания и сил заставлять детей смеяться.
И когда Торнхилл уже засыпал, его осенило: черные были такими же фермерами, как и белые. Только они не строили заборов, чтобы удержать за ними животных. Вместо этого они создавали аппетитные лужайки, и животные сами приходили к ним. Что так, что эдак результом был вкусный мясной обед.
Более того, они вообще были сродни благородным. Они тратили на дела лишь малую толику времени, а все остальное время отдыхали. Разница состояла только в том, что рядом с ними не было людей другого класса, которые стояли бы по задницу в речной воде, дожидаясь, пока они закончат с кем-то там болтать, чтобы отвезти их в театр или к любовнице.
В мире этих голых дикарей благородными были все.
• • •
Теперь, уплывая из дома, Торнхилл уже не так волновался. Упражнение в практической коммерции – кенгуру за муку – убедило его в том, что черных можно вовлечь в какое-то подобие нормального общества. Торговля тоже была на подъеме. Прошло полгода с тех пор, как они перебрались на реку, и за все это время «Надежда» никогда не плавала незагруженной, а теперь его ходки стали регулярными, потому что фермеры предпочитали иметь дело именно с «Надеждой», а не с другими, менее надежными лодками.
Одним из таких постоянных клиентов был Барыга Салливан. В Сиднее всегда была нужна известь, потому что там строилось много каменных и кирпичных домов, и размах строительства ограничивала только нехватка составляющих для строительного раствора. Поставки извести в Сидней были хорошей сделкой, бочонок в десять галлонов шел по пять гиней.
Но рукав реки, на котором расположился Барыга, лежал не совсем удобно для Торнхилла. Он петлей вгрызался в пространство между высокими хребтами с поросшими лесом плато. Казалось, что солнце здесь светит не так ярко, отражаясь в черном зеркале воды. Даже когда по реке дул северо-восточный ветер, здесь поверхность воды оставалась зеркально-гладкой, и столб дыма висел между хребтами совершенно неподвижно.
Барыга поселился на треугольнике ровной земли, между двумя образовавшими клин крутыми склонами. Он по-своему расчистил участок. Теперь этот кусок земли был весь в буграх и пнях, в песчаной почве пыталась выжить кукуруза. Неподалеку от посадки он построил хижину, но из-за того, что в этом месте склон был довольно крутой, казалось, что хижина вот-вот с него съедет – такой она была кособокой. На посадку и кривую хижину наползал лес.
Третьей стороной треугольника была река с голой полоской грязи на берегу. Барыга уже давно вырубил на топливо все мангровые заросли, а по проплешинам на берегу было видно, где он уже пережег в известь все брошенные черными пустые раковины. Костры горели день и ночь, и неудивительно, что здесь не осталось ни кустика, ни деревца.
Торнхилл всегда стремился поскорее убраться от Барыги. Быстро загрузиться и отплыть с отливом, чтобы река сама унесла его подальше.
