• • •
Перевозчик товаров на Хоксбери, если он правильно рассчитает, когда фермеры приступят к уборке урожая, может здорово заработать на продаже серпов. Еще в начале февраля Торнхилл закупил десять дюжин, а уже к первой неделе марта распродал их все, даже тот, у которого была расколотая ручка. И теперь он легко скользил по течению в лунном свете, «Надежда», порыскивая, сидела высоко.
Спокойствия ради он всегда соглашался с Сэл, когда она предавалась воспоминаниям о том, как все было Дома. Он соглашался, что свет здесь слишком яркий, дни слишком жаркие, а ночи слишком холодные. Что здесь слишком много змей и вообще того, что кусает и жалит. Что это край земли, где до ближайшего соседа надо добираться на лодке целый час. Он никогда не пытался объяснить ей, что, несмотря на москитов и раскаленное солнце, в низовьях Хоксбери тоже есть свои прелести.
Река отливала серебром. Над утесами, над дальним кружевом деревьев плыла восковая луна, затмевая своим светом звезды.
Ночь на реке была очень приятной, отчасти потому, что он знал ее теперь очень хорошо. Он мог заранее, по тому, как ведет себя вода, по тому, как вздымаются и опускаются хребты гор над долиной Первого Рукава, вычислить, как скоро покажется его мыс. Все здесь теперь было так же понятно и знакомо ему, как пристань в Уоппинге или Лебяжий причал.
Он сидел, довольный, спокойный, на корме «Надежды», чувствуя, как река, словно старый приятель, теребит румпель. Когда он только приехал, он думал, что пребывание здесь – все равно что смертный приговор, но теперь начинал понимать, что для того, чтобы воскреснуть из мертвых, совершенно не обязательно быть Иисусом Христом.
Он не спеша, не желая расставаться с ночью, закрепил «Надежду». Поднимаясь к дому, помедлил возле кукурузы, прислушиваясь к непонятным мелким поскрипываниям, которые издавала она в лунном свете. Как и у остальных, его урожай тоже созрел. Початки, полные мягких тугих золотистых зерен, налились на летней жаре соком, на каждом стебле их было по пять-шесть штук – богатство на длинных ножках, толпившихся вокруг него с сухим шелестом.
Через несколько дней они снимут урожай и, если продадут по десять шиллингов за бушель, смогут неплохо подзаработать. Легкие деньги – всего-то и дел, что воткнуть зерно в землю и ждать, когда прорастет.
• • •
Ночью хижина уже не казалась коробкой, прильнувшей к земле, она представала вместилищем света, свет пробивался сквозь щели в коре, а свет, который лился из дверного проема, затмевал даже безжизненную луну.
Он знал, каково это быть там, рядом с огнем, устремлявшимся в трубу, рядом со стоявшей на столе лампой – свет даровал ощущение безопасности, надежности. Но отсюда было видно, до чего она хрупкая, эта хижина, сколько в ней дыр. На фоне горы она казалась карликом, ветерок доносил гул голосов: внутри этого теплого желтого пузыря собрались люди.
Он знал, что у Сэл гости – видел привязанные на причале лодки. Подойдя ближе, он различил мужские голоса.
С того времени, как он увидел в хижине Барыги женщину, прошло две недели. Он ни разу с ним не разговаривал. Отворачивался, проплывая мимо его жилища. Он договорился с Эндрюсом с острова Маллет, что теперь тот будет перевозить Барыгину известь. Он загнал воспоминание о женщине и красных, похожих на драгоценные камни каплях крови на ее коже, в самый дальний уголок памяти, чтобы оно не стояло у него перед глазами.
Войдя из благоухающей ночи, он чуть не задохнулся от вони человеческих тел и рома и чуть не ослеп от мерцающего света лампы. Здесь был Барыга с Мисси, сидевшей у его ног. Головастый привез своего соседа Джорджа Твиста, сердитого дядьку с кривыми от рахита ногами и в низко надвинутой шляпе, которую он не снимал ни ночью ни днем. У стола во всю свою длину развалился Лавдей, на другом конце сидела прямая и строгая миссис Херринг. А в уголке возле трубы пристроился Блэквуд, он опирался на локоть, и лицо его было наполовину прикрыто рукой.
Сэл испуганно повернулась на скрип двери. Медленно и степенно повернулся и Лавдей – он уже был до такой степени пьян, что движения его были неуклюже-механическими. «А вот и ваш кормилец, миссис Т.» – провозгласил он. Барыга не мог упустить такого случая и не прокомментировать: «Ага, кормилец крошками!» – чем дал старт веселью. Головастый, решив, что это отменная шутка, грохнул по столу ладонью и залился странным высоким смехом, больше похожим на рыдания. Торнхилл увидел, то, что не замечал раньше: Головастый был подпевалой у Барыги. «Сзади и спереди».
Сэл налила мужу кружку: «Они добрались до Паука, Уилл! Барыга, расскажи ему про Паука». Барыгу не надо было долго уговаривать. Миссис Уэбб оставалась одна с детьми в этом несчастном форпосте цивилизации под названием «Несокрушимая». Уэбб отправился на реку занять у кого-нибудь серп, потому что его серп за неделю до этого украли местные.
Когда Уэбб был дома, он не позволял черным заходить за его ограду, и если нужно, хватался за ружье. Но Паук ушел, а София Уэбб позволила им подойти прямо к хижине, они совсем задурили голову бедной женщине, слишком, к сожалению, добросердечной. Один из них, изображая несчастненького, болтал с ней возле двери, она налила ему чаю, дала пышку. А в это время полдюжины других рассыпались по полю, и пока София Уэбб угощала своего нового друга второй пышкой, они собрали все до последнего початка.
Рассказывая эту историю в очередной раз, Барыга так и пылал от праведного гнева. «Что бы ей не предложить поваляться на постельке, да еще и вместе с ней? – издевательски осведомился он. – Да дать покурить из мужниной трубки и налить им его рома?» Он захохотал во весь свой щербатый рот, но Торнхилл видел, что ему совсем не смешно. Смехом он скрывал жгучую ярость.
Вдова Херринг, попыхивая трубкой, сказала: «Бедная дурочка, попалась, совсем как старый мистер Барнс с Хаттерс-Лейн. Мой брат Тобиас занимал его разговорами у дверей, а я проскользнула внутрь. Сперла моток ленты с прилавка, потом выручила за него полкроны, – она улыбнулась. – Они, когда хотят, способны кого хочешь обвести».
«А у меня лент нету, миссис Херринг, – брякнул Головастый. – Все, что у меня было, так это четыре мешка пшеницы, и что ж вы думаете? Мерзавцы их сперли». Джорджу Твисту тоже не пришлась по душе мягкотелость миссис Херринг: «Нарываются они на неприятности, вот что я скажу», и он решительно выпятил челюсть, готовый дать отпор всякому, кто с ним не согласится.
Твист был несчастным пьяницей. Он выращивал свиней и был неплохим клиентом, покупая столько соли и столько бочонков рома, сколько Торнхилл мог ему довезти, и отправляя с «Надеждой» свою солонину. И все равно душа у Торнхилла к нему не лежала. Он никогда не рассказывал Сэл о том, что все про Твиста знали: его кабан убил самого младшего ребеночка Твиста, так ходили слухи, что тот отказался хоронить малыша, заявив, что кабан вполне может довершить начатое.
Но это еще был не конец истории про Паука. Когда он возвратился с серпом домой, черные еще были там. С ним было ружье, он выстрелил, но черных было больше, и пока он перезаряжал, окружили его и держали, угрожая копьями, пока бедняжка София – они ее заставили – готовила им все яйца, которые снесли их куры, и жарила всю свинину, а они жрали их драгоценные запасы сахара прямо из мешка, горстями.
