— Не смей так говорить! Ты его не знал! — резко сказала я. — Иначе ты не был бы таким… равнодушным.
Томас сверкнул глазами.
— Я не равнодушный, Кэсси. Этот маг помог мне попасть в Страну эльфов, помог скрыться от Сената. Я многим ему обязан. Я могу понять, чем он пожертвовал ради нас, и отдаю ему должное, не подвергая сомнению необходимость его жертвы.
— А я что, подвергаю?
— А разве нет? — Томас взглянул мне в глаза. — Он был старым, опытным воином, мужественным и храбрым. Он всегда поступал так, как считал нужным. И погиб он за то, во что верил, — за тебя. Так прояви к нему уважение и не подвергай сомнению его решение.
— Это решение привело его к смерти! Он не должен был идти с нами. — А я должна была искать Майру сама. Когда-то я дала себе клятву, что больше никто и никогда не погибнет из-за меня, и вот пожалуйста — очередная жертва. — Не нужно было ему в меня верить! В меня никто не должен верить!
— Почему? — с неподдельным интересом спросил Томас.
Я хихикнула, не хватало еще забиться в истерике.
— Потому что связаться со мной — значит получить билет в один конец, прямо навстречу гибели! Тебе бы следовало это знать.
У Томаса и до меня была куча проблем, но мне почему-то казалось, что их стало бы гораздо меньше, если бы он не встретил меня.
Томас покачал головой.
— Не бери на себя слишком много, Кэсси. Ты не можешь отвечать за чужие ошибки, не можешь решать чужие проблемы.
— Я знаю!
Но сколько бы я об этом ни думала, никого, кроме себя, я не могла обвинить в смерти Мака. Он отправился к эльфам из-за меня, он остался без оружия из-за меня и в конечном итоге погиб из-за меня.
— Знаешь? — Томас обнял меня за плечи. — В таком случае ты изменилась. — Теплые губы коснулись моих волос. — Наверное, эти вещи я понимаю лучше, ведь я дольше, чем ты, пробыл воином.
— Какой из меня воин?
— Когда-то я думал так же. Но когда в нашу деревню пришли испанцы, я сражался вместе со всеми, чтобы защитить наши поля и чтобы зимой у нас была пища. Тогда я потерял много друзей, Кэсси. Испанцы схватили человека, который был мне как родной отец. Когда он отказался сказать им, где мы спрятали собранный урожай, они разрезали его на куски и скормили собакам. После этого они увели с собой всех наших женщин, а деревню спалили дотла.
Все это Томас говорил ровным, спокойным тоном, словно речь шла о самых заурядных вещах. Заметив мой изумленный взгляд, он печально улыбнулся.
— Я скорбел о нем и вместе с тем с уважением относился к его решению. В знак особого почтения и уважения к его памяти я продолжил его дело — собрал тех, кто уцелел, и увел их в горы, чтобы люди остались свободны.
Томас замолчал. Рассказывать о своей прошлой жизни он не любил. Очевидно, Алехандро закончил то, что в свое время начали конкистадоры, по-своему убив оставшихся жителей деревни. Томас никогда мне об этом не рассказывал, а я не спрашивала — не хотела будить в нем тяжкие воспоминания.
Я решила сменить тему:
— Луи Сезар говорил, что твоя мать была знатной женщиной. Как вы оказались в деревне?
— После прихода конкистадоров у нас не осталось аристократии, только нищие. В те времена ты был либо европеец, либо никто. Моя мать была жрицей Инти, бога солнца и, согласно обету, должна была оставаться целомудренной до конца своих дней, но после падения Куско она стала добычей одного из конкистадоров. По законам войны с ней полагалось обращаться почтительно, но тот испанец был простым солдатом, сыном крестьянина из Эстремадуры, и ничего не знал о наших законах, да и не хотел знать. Он желал одного — награбить как можно больше, любыми путями. Мать его ненавидела.
— Как ей удалось бежать?
— Никто не ожидал, что, находясь на седьмом месяце беременности, она сумеет перелезть через стену высотой в десять футов, поэтому за ней почти не следили. Она сбежала, но у нее не было денег, к тому же из-за беременности она стала изгоем, клятвопреступницей. Но это уже не имело значения. Храм, где она жила, был разграблен, земля, где он находился, опустела из-за войны и болезней. Мать сбежала из столицы, где шли повальные грабежи и испанцы дрались из-за добычи, но в деревне дела оказались не лучше. — Томас горько улыбнулся. — Испанцы забыли, что золото нельзя есть. Большая часть крестьян была убита, остальные разбежались кто куда. Всюду царил голод. Зерно стало цениться выше золота, к которому так рвались конкистадоры.
— Но твоей матери все же удалось найти деревню, где ее приютили?
— Она спряталась в своем родовом чуллпа — усыпальнице, где усопшему оставляли пищу и другие дары. Там ее и нашел один из храмовых слуг. Он давно ее любил, но жрицы храма считались женами бога Инти, поэтому к ним не должен был приближаться ни один мужчина. Нарушение этого закона каралось смертью — преступника раздевали донага, приковывали к скале и оставляли умирать от голода и жажды.
— Значит, он поклонялся ей на расстоянии?
Томас улыбнулся.
— Да, и на очень большом. Но как только он услышал о ее побеге, тут же принялся ее искать. Это он уговорил ее уйти с ним в его родную деревню. Она находилась в пятидесяти милях от столицы, и была слабая надежда, что испанцы ее не заметят. Там мать и жила до тех пор, пока мне не исполнилось восемь лет. А потом в деревню пришла оспа, и мать умерла — как и половина моих односельчан.
— Мне очень жаль.
Кажется, у нас с Томасом вообще не было таких тем, которые не заканчивались бы печалью. Я замолчала и взглянула на фигурку орла в своей руке. Нет, я не смогу вернуться назад и спасти мать Томаса от болезни, я даже свою мать не могу спасти. Я не хочу и не могу вмешиваться в течение времени. Несмотря на свою хваленую силу, я, похоже, вообще ничего не могу.
Томас наклонился и поцеловал меня. У него были мягкие теплые губы, и через секунду я, сама не понимая, что делаю, целовала его в ответ. Мне так давно этого хотелось, что целоваться для меня было так же естественно, как и дышать. Я прижалась к нему, и страшные воспоминания постепенно исчезали; я понемногу начинала ощущать себя действительно чистой — Томас сделал то, чего не смогла бы сделать целая ванна воды. Томас сильнее прижался к моим губам, и по телу пробежала горячая волна, словно меня пронизали солнечные лучи. Поцелуй подействовал на меня как вино — темное, сладкое и горячее. Я еще никогда такого не испытывала.
Но в следующую секунду я отодвинулась. Это далось мне нелегко — гейс узнал Томаса, а энергия пифии пришла к выводу, что Томас как нельзя более подходит для завершения ритуала. Мне же больше всего на свете хотелось думать и чувствовать то, что не связано с болью и ужасами, хотелось, чтобы длинные изящные руки касались моего тела, чтобы горячие губы властно и требовательно прижимались к моим губам. Томас смотрел на меня ласково и нежно, его взгляд выражал призыв. Но я знала, как ужасны будут последствия нескольких минут наслаждения.
