Внимание сторожа Краца тотчас же обратилось на пастора, и странный могильщик был им на время забыт.
— Братья, — произнес пастор носовым голосом, — будем продолжать наше собеседование о чудесах господних. Что есть чудо для человеческого ума? Это есть слабость характера, други мои, недостойная лютеранина!
— Неужели, херр пастор! — прошептала старая прихожанка.
— Именно! — твердо отрезал пастор. — Когда к хорошему лавочнику приходит добрый, хороший покупатель, уважаемый во всем городе, что он ему говорит? Он говорит: положи в корзину, добрый друг, то и то, окорок ветчины, кию меду и кило сыра и еще разного товару и отправь это в дом мой. И что отвечает хороший хозяин уважаемому покупателю? Разве он скажет ему: «Оставь в залог часы твои или выложи деньги наличными, прежде чем начну упаковывать»? Нет, но он скажет: «Иди к себе, друг мой, еще не зайдет солнце, как сделаю по слову твоему». И верит хороший лавочник покупателю, и верит покупатель лавочнику, и недоверия нет между ними. И вот, братья, не таким ли должно быть отношение лютеранина к богу? Верю ему без чудес его, и не надо мне в залог ни часов, ни запонок, и не надо чудес ни с неба, ни с подземли, ни в воде, ни в воздухе, для веры истинной и неколебимой!
В зале раздались тихие всхлипыванья. Пастор Питер Вурф сорвал с шеи гарусный шарф и приложил его к очкам. Как вдруг в этой атмосфере, полной уважения и доверия, раздался голос, зазвучавший грубо и резко, как какое-нибудь известие о гарантийном договоре со столбца иностранной газеты. Голос принадлежал сторожу Крацу.
— Желаю возразить! — рявкнул сторож Крац.
Сотни умиленных глаз взглянули на него с явным попреком.
— Желаю возразить! — повторил сторож: — как я есть тот самый человек, который своими глазами видел небесное чудо, вовсе даже против своей совести не будучи католиком! Прошу слова!
— Говори, чадо, — терпеливо ответил пастор Вурф, сокрушенно наблюдая, как все его прихожанки впились глазами в недостойного сторожа и так и задрожали от любопытства.
— Чудо это есть святая истина происшествия, в чем приношу клятву расписанием поездов по всей линии и в жизни и целости своей головы, чтоб ей оторваться на виселице, коли я вру! — торжественно начал Крац, обводя всех сверкающими глазами: — спросите у начальства, коли я беру в рот хмельного или чего прочего, отшибающего память! А только в тот день была темная ночь, и я пошел по службе, стоя у своей будки, и молчал, как всегда, говоря, что молчание золото, а слово серебро. Стою это я у будки и вдруг, не будучи католиком, помолился господу богу о чуде.
— Вот оно, неверие века сего! — грустно воскликнул Питер Вурф.
— Дай, говорю я, господи, мне хорошую собаку — пса для сторожевой службы разведки! И тут в эту самую минуту с неба гав-гав, и прямо мне на руки огро-о-мная собачище-пес с мордой, хвостом и лапами, и язык мне прямо под щеку, а вокруг в тот день, заметьте себе, была полная ночь, и с неба ничего не капало! Прошу объяснить господина пастора, с какой стати приключается этакое чудо с лютеранином, который не есть католик?
Вокруг раздались изумленные возгласы. Прихожанки обступили сторожа тесным кольцом. Каждая из них спешила задать ему богословский вопрос насчет того, была ли собака с плотью или только видение, и не был ли на ней ошейник с номером, или она была беспризорная, и особенно почему сторож Крац попросил собаку, а не выигрышного билета с хорошим номером или сумки с золотом, или, по крайности, новой пары?
А самая верующая из прихожанок раздирающим душу голосом требовала, чтоб он немедленно помолился о новом чуде для всего собранья, и хотела, чтоб публика расступилась. Напрасно пастор Питер Вурф клеймил все такие выпады корыстными и богомерзкими, напрасно сторож Крац запустил пятерню в шевелюру, публика бесновалась и требовала немедленного чуда для проверки. Неизвестно, что произошло бы дальше, если б человек в черной шляпе не залился снова своим скрипучим хохотом и не сунул пастору Питеру Вурфу ту самую газету с тою самою отметиной, которую уже совал без особенного успеха сторожу Крацу.
— Прошу слова! — заскрипел он таким пронзительным голосом, что в клубе тотчас же водворилась тишина: — я тоже имею сказать слово о чуде! Пусть пастор Питер Вурф почитает в газете про Порт Ковейт!
Пастор ровным голосом и не без скорби об иноверцах прочел вышеупомянутую заметку.
— Все слышали, ха-ха-ха?! — воскликнул человек в черной шляпе.
— Все, — хором ответило собранье.
— Слышали про священные останки?
— Слышали!
— Про талисманы?
— Ну да!
— Что их зароют в святую могилу и будут целить ими больных и раненых?
— Да в чем дело-то?
— Ну, а коли я вам так-таки и не скажу в чем дело? — игриво ответил человек в шляпе, натягивая ее чуть ли не по самый рот: — слышали и намотайте себе на смекалку, что, дескать, открыты святые мощи! Молчание! Гробовое молчание! Дескать, стал бы господь бог исцелять людей костями первого пьяницы на селе? А если б стал, так не значит ли это, судари мои, что господу богу можно подсунуть какую ни на есть бумажку, а он, сердяга, подмахнет, по самому что ни есть доверию? Вот оно каково мое мнение, господин пастор и потаенные братья! Хе-хе-хе! Молчание! Могильщик Брекер не из таковских, чтоб болтать, чего не следует! Адье!
И странный человек выбежал из залы клуба, прежде чем пастор Вурф и его паства могли опомниться от удивления.
Глава девятая
ВСТРЕЧА ЛЮДЕЙ, УМЕЮЩИХ ХРАНИТЬ ТАЙНЫ
Гробовщик Брекер выбежал не один. Вслед за ним поднялся пожилой человек, до сих пор скромненько сидевший в углу и сосавший трубку. Он заложил руки за спину, догнал гробовщика и, идя рядом с ним, одобрительно пробурчал:
— Ге! Хорошо вы, сударь, отбрили их!
Брекер подозрительно оглянулся.
— Я говорю, сударь, ловко вы их отбрили! Я сам люблю морочить публику. Четыре года тому назад… Э, да куда вы?
Брекер шмыгнул в переулок. Но человек с трубкой поворотил вслед за ним, ничуть не смущаясь.
— Четыре года назад, сударь, со мной случилась точь в точь такая история. Покупка чужого тела. Подмен. Небольшая операция с покойником. Жаль, что я связан клятвой, а не то рассказал бы вам премиленькую историю. Ведь я могильщик из города Ганау.
— Как, вы тоже могильщик? — вырвалось у Брекера.
— А то как же, сударь, — хвастливо ответил человек с трубкой. — Стану я разговаривать с первым встречным, тоже подумаешь! Я, сударь, известен как самый молчаливый мужчина в округе. Про меня так и говорят: «гроб проболтается, а могильщик нет». Можете спросить в Ганау, кого хотите.
— Я тоже не из болтливых, — хмуро ответил Брекер.
— Не спорю, сударь, не спорю. Видать по лицу, что вы не любитель тратить слова по пустякам. Но я, сударь, чемпион молчания.
