— Не дадите ли вы мне, душечка, пару поношенных сапог майора? — произнес он крайне легкомысленным голосом, вперяя в нее острые глаза с таким выражением, точно ждал и угадывал все, что произойдет на ее лице после этого вопроса.
Так оно и было, Боб Друк! По-видимому, сапоги майора отдать куда труднее, чем брюки. Экономка мистера Кавендиша смутилась, насупилась и прикусила себе губу, словно сболтнула что лишнее.
Глава тринадцатая
КАБАЧОК «КОШАЧИЙ ГЛАЗ»
В три часа ночи на окраине Вены полицейские могли наблюдать весьма обычное в Австрии явление: падающую девушку. Не то чтобы она падала в фигуральном смысле, как звезда, теряющая славу, или хорошая бюргерша, теряющая невинность; она падала в самом честном и прямом направлении, от высоты собственного роста прямехонько на тротуар, где к тому же было дьявольски мокро от дождя.
Полицейские сердито подошли к ней и схватили ее за плечо.
— Проходу нет от голодных, — проворчал один.
— Чорт их знает, зачем они шляются! — поддакнул другой. — Коли ты хочешь есть, сиди дома, — сбережешь по крайности фунтик своего собственного мяса, если только он сохранился у тебя где-нибудь подмышками.
Ни тряска, ни философия не вызвали у несчастной ни малейших признаков жизни. Это была хрупкая, тощая женщина, не старше восемнадцати. Лицо ее осунулось и заострилось, не потеряв от этого миловидности. Нос и щеки покрыты веснушками: мягкие невьющиеся волосы прядями свисают на лоб.
— Нечего делать, тащи ее в «Кошачий глаз».
— Франц! — недовольно отозвался другой.
— Говорю тебе — тащи! Чего там: «Франц, Франц!» Не бегать же по ее милости за извозчиком, да еще по такой погоде. А в «Кошачьем глазу» — ты сам понимаешь…
— Если только они не взгреют тебя за доставку этой курицы как-нибудь по-другому, чем ты надеешься, — осторожно пробормотал полицейский, таща девушку вслед за своим товарищем.
Узкая темная уличка кончалась почти у самого выезда в город: дальше шел уже дачный пейзаж, то есть целый лес телеграфных столбов, зимой и летом одинаково цветущих белыми бутонами, опадающими разве только в карман самого последнего воришки. За лесом шли овраги и рытвины, бывшие глинобитни, густо усеянные остатками от пикников: бумажками, окурками, жестянками, ножами, бутылками, и два-три раза в месяц — двумя-тремя проткнутыми трупиками — процент сравнительно небольшой, особенно с точки зрения тех добрых самаритян, кто привык стаскивать сапоги с людей, ушедших на покой, не успев сделать этого самолично.
Кабачок «Кошачий глаз» сверкнул из темноты круглым ярко-желтым фонарем, разрисованным узкими черными полосками из центра к окружности, что и делало его странно похожим на данное кабачку название.
— Кто идет? — шепнули навстречу полицейским.
— Свои! — ответил первый из них, выступя из темноты к свету. — Не откачаете ли вы вот эту уличную, свалившуюся тут поблизости?
Две руки в форменном обшлаге протянулись за девушкой и куда-то втащили ее, после чего между их хозяином и вновь прибывшими произошла тихая беседа, уже по поводу собственной откачки, на которую последовало согласие. Не прошло и минуты, как в руках полицейских очутилось несколько бутылок, а желтый «Кошачий глаз», проливавший свет на всю грязную улицу, освещал дружеские фигуры десяти или двенадцати полицейских. Такое изобилие блюстителей порядка перед самым мрачным из притонов, по-видимому, не влияло ни на хозяина, ни на посетителей кабачка. По крайней мере с десяток отвратительных бродяг, задрапированных в рваные плащи и с нахлобученными по самые брови шапками, пробралось мимо них, бормоча какое-то одинаковое слово, менее всего похожее на проклятие.
Голодная девушка очнулась от обморока в низкой, душной, дымной комнате, освещенной таким же полосатым фонарем, какой висел у входа. Лица обступивших ее бродяг тоже казались полосатыми. Один из них сунул ей в рот бутылку с водкой и, когда она вперила в него свои голубые глаза, налег кулачищем на ее коленку. Девушка вздрогнула, подмигнула и отпила из бутылки. Тогда человек встал, отошел к стойке и начал перемывать стаканы.
Ожив и придя в себя, девушка села и вызывающе улыбнулась. Голубые глаза ее оглядели всех полосатых и тотчас же убедились в том, что каждый из них был пьян не больше, чем она, и старался быть и пьяным, и грубым, и развязным с усилиями, не меньшими, чем ее собственное. Это открытие заставило девушку хрипло расхохотаться, вскинуть ногу на стул, сделать жест самой отчаянной проститутки и попросить у ближайшего соседа папироску.
Через минуту соседний бродяга был подхвачен ею под-руки и водворен в темном уголке, между большой кадкой, с пальмой побитой красным эстрадой, с которой несся визгливый, острый, тоскующий джаз-банд. Бродяга усиленно подливал ей и подкладывал на тарелку, поглядывая вокруг себя внимательными глазами и мало обращая внимания на то, ест или нет его непрошенная подруга. Когда спустя полчаса она упала на стол головой и захрапела, он с жестом отвращения оттолкнул ее руку, вцепившуюся ему в рукав, и кивнул головой слуге.
Тот подошел качающейся походкой инвалида. Старые подслеповатые глаза его были белы от усталости.
— Уберите эту женщину, — брезгливо пробормотал бродяга, царственным жестом указывая на проститутку.
— Ладно, успеешь, тоже не велика птица, — пьяным голосом ответил служащий, отходя к стойке.
Бродяга вскочил, но в ту же минуту сел снова. Навстречу ему из глубины кабачка шел незнакомец, шатаясь, как его собственное зеркальное отраженье.
— Фламинго? — прошептал он вопросительно.
— Готовы к отлету, — тихо ответил первый бродяга, — эта женщина спит, не бойтесь.
Подошедший тронул женщину кончиком своей палки. Спящая не шевельнулась. Храп равномерно вырывался из ее стиснутых зубов. Тогда он сел, придвинул губы к уху первого бродяги и шепнул по-французски, с явным английским акцентом:
— Вот вам две главных новости: Англия потворствует культу Кавендиша, под видом его преследования. И кроме того… кроме того — собака не найдена. По-видимому, — она жива.
— А! — сквозь зубы вырвалось у бродяги. Он уже встал чтоб уйти. Но в ту же секунду он увидел в маленьком косом зеркале нечто такое, что заставило усы его шевельнуться. Маленькая проститутка не спала: она лежала, прикрыв ладонью пару трезвых голубых глаз, так и впившихся в каждую черточку его собственного лица.
— Нас подслушали, — холодно сказал он по-немецки, нагибаясь к проститутке и окидывая ее жестоким взглядом, — будьте добры предупредить Гонореску.
С этими словами он продел свою руку через руку незнакомца, и два грязных, оборванных, шатающихся, пьяных, отвратительных полунощника вышли из кабачка самой подозрительной походкой, какая только может смутить в этом месте человеческое воображение: походкой чистокровных джентльменов.
У подъезда они тотчас же разошлись. Незнакомец юркнул направо, бродяга налево, где стояла группа полицейских.
