— Если только, — продолжал мистер Плойс, — если только она пронюхает, мы провалимся. Устройте… гм. Устройте забастовку и у нас — на всех фабриках… гм… гм… — ватных одеял!
Мистер Вильмор и юркий человек подняли глаза к небу с видом людей, никогда не слышавших ничего более гениального, и откланялись с просиявшими лицами.
Мистер Плойс поглядел им вслед, пренебрежительно фыркнул и вскочил с места с самой неожиданной энергией.
— Автомобиль! — крикнул он в рупор.
Через секунду нога его ступила на подножку автомобиля.
— Нью-Петроград!
Автомобиль прыгнул, как мячик, и понесся по укатанному шоссе, от загородной виллы мистера Плойса к Нью-Йорку. Не доезжая до города, шофер тронул рычаг. Они понеслись теперь вдоль Гудзона, пересекли одиннадцать рельсовых путей, восемь депо, сорок два гаража, полигон и замедлили ход. Перед ними показалась грязная группа чего-то, похожего на палатки кочевников. Здесь у костров сидели каменщики, угрюмо варившие кашу. Дальше возвышались всякого рода леса, стропила, балки, переплеты и вообще симптомы жаркого строительного сезона, загородившего от человеческих глаз по меньшей мере десять квадратных километров. Мистер Плойс чихнул. Шофер дал гудок и медленно въехал в ворота.
На длинном белом полотнище, висевшем через всю улицу, черными буквами написано:
ПЕТРОГРАД
Справа и слева от надписи столбики со стрелками, указывающими названия улиц, или, вернее, пыльных пустот, тянущихся радиусами во все стороны. Судя по ним, мистер Плойс мчался сейчас по Невскому проспекту, не щадя ни белого летнего костюма, ни собственного носа, ставших мишенью для целой тучи строительного мусора.
Автомобиль подлетел к огромному деревянному бараку, носившему вывеску:
КОНТОРА
по делам иммиграции на Вторую Родину,
а также сбора пожертвований,
кто чем может.
Мистер Плойс дернул веревку и через минуту очутился в глубине сарая перед суетливым пожилым человеком в пенсне и русской студенческой фуражке дореволюционного образца.
— Чаю? Кофе? Рюмочку водки? — осведомился человек в фуражке с истинно-русским гостеприимством, культивированным вдобавок четырьмя годами пребывания в лучших заграничных ресторанах.
Мистер Плойс нетерпеливо вынул бумажник.
— Компания Америкен-Гарн, — произнес он с расстановкой, — преклоняясь перед русским патриотизмом, вносит на восстановление Петрограда.
Мистер Плойс подписал чек.
— О-о! — пробормотал русский, вытаращив глаза: — мы можем назвать вашим именем университет. Ha-днях состоится закладка, и я надеюсь, что к 48-му году мне удастся достроить, а к 53-му кончить юридический факультет вашего имени.
Мистер Плойс сильно усомнился в хронологии, касающейся личного возраста своего собеседника, но скрыл эти сомнения про себя.
— Если не ошибаюсь, ваши соотечественники рассыпаны по всем колониальным странам света, островам, проливам, заливам, перешейкам, обитаемым и необитаемым? — спросил он, глядя на карты, развешенные по стенам.
— Увы! — вздохнул славянин: — как сказал великий поэт Пушкин, нас называет всякий сущий язык, в том числе язык дикарей, людоедов, полинезийцев, новозеландцев и папуасов.
Мистер Плойс еще раз вынул бумажник и поиграл им в воздухе.
— Ваши соотечественники, гм, удручают меня. Я положительно не могу кушать ни брекфеста, ни ленча, думая о страданиях ваших соотечественников. Если б, со своей стороны, вы могли сорганизовать среди них реклам-бюро для борьбы с мировой опасностью, я охотно выложил бы…
— Реклам-бюро?
— Ну да, реклам-бюро во всемирном колониальном масштабе. Рынок — вот главная политика нашего времени. Все инструкции, конечно, и все расходы…
Мистеру Плойсу не понадобилось долго играть бумажником.
Когда автомобиль вынес его из пыли и мусора новой столицы России, председатель хлопкового треста величественно чихнул в шелковый платок.
— Мы еще поборемся с Англией, — пробормотал он, чихая еще и еще раз, — мы поборемся с ней за обладание пестрокожими. Все дело в приманке, как говорит рыболов, спуская удочку. И если вы, джентльмены, думаете, что рыба клюет на нежные чувства, мы, со своей стороны, полагаем, что рыба клюет на мясо.
Глава седьмая
АМЕРИКАНСКАЯ ПРИМАНКА
— Мик! — заорал кто-то неистовым голосом, расталкивая кулаками и локтями деревообделочников и со всех ног летя к русобородому мастеру, только что нацелившемуся выкурить трубочку.
— Мик!
— Ну?
Тощий, ощипанный, как курица, парень с глазами, вылезшими на лоб, с открытым ртом, с распахнутым воротом, задыхаясь, произнес:
— Мик, дело, можно сказать, математическое. Ребята тебя требуют. Помоги!
Тингсмастер выколотил трубку, спрятал ее в карман и поощрительно взглянул на ощипанного парня.
— Видишь ли, ткач Перкинс из Ливерпуля сломал бобину…
— Ну?
— Мастер хватил ткача Перкинса по затылку…
— Ну?
— Рабочие обозвали мастера…
— Ну?
— Фабрикант оштрафовал рабочих…
— Да ну же!
— Фабрика объявила забастовку…
— Слушай, Бек Уикли, если ты прибежал рассказать мне про английских ткачей, так я тебе как по нотам выложу дальше: правительство арестовало русского торгового делегата, товарища Ромашева, за пропаганду, фабрики честерфильдские присоединились к ливерпульским, манчестерские к честерфильдским, лондонские к манчестерским, а ты, паря, как встаешь поутру, оботрись перво-наперво холодной водой да загляни в газету.
— Да ты выслушай, Мик, — простонал Уикли, отчаянно собираясь с мыслями, — коли меня прервут, я как подрезанный… Дело-то в том, что на нашей собственной фабрике эта старая собака, инженер Пальмер, остановил всю выделку, снял все рисунки, изменил всю заправку, и с нынешнего дня мы, брат, ткем самую что ни на есть месопотамскую набойку, или, как у них там обзывается, калемкер, чорт бы его разнес…
— Калемкер?
— Вот именно, Мик, да не в калемкере дело. А понимаешь ли ты, как стали ребята ткать, так и увидели, что рисунок…
Здесь Уикли сделал такое неопределенное лицо, какое бывает у луны, когда на нее глядит старая дева, и выпалил:
— Рисунок весь состоит из серпа и молота!
Мик Тингсмастер выронил от неожиданности рубанок. Не прошло и секунды, как он нахлобучил кепку, шепнул слова два соседу, провалился в стену и со всех ног мчался на огромную черную фабрику «Америкен-Гарн», где работало двадцать тысяч прядильщиков и ткачей. Несчастный Уикли, сунув два пальца в рот, чтоб не прикусить собственный язык от тряски, болтался за его спиной, влекомый подмышку.
