Этот разговор, особенно последние слова старого зэка, задели за какие-то чувства… Буквально по-новому он стал смотреть на этот мир, в котором отныне осталось только два цвета – черный и белый, и этот белый цвет, как белый свет, надо выискивать, о нём мечтать, к нему ползти.
…С самого начала, когда его внезапно арестовали, Тота думал, что это просто какое-то недоразумение и его вот-вот освободят. Однако всё завертелось в таком головокружительном вихре, что он даже не мог толком поверить, что это не сон, а явь. Да, он в тюрьме. И если у других сокамерников следствие длилось месяцами, а то и годами, то его буквально за считаные дни осудили и погнали по этапу.
Он думал, что, попав на зону, на конечный пункт заключения, он начнет как-то действовать и это будет как бы его обратный путь к свободе, который он совершит даже пешком. Хотя бы пешком. Но оказалось, что в его камере временного карантина-изолятора даже шаг, всего один шаг, сделать невозможно – самая изощренная степень издевательства и пытки.
Кто-то ведь это всё просчитал и выдумал, чтобы как можно строже было наказание и чтобы заключённый осознал, что он не человек, и позабыл бы о человечности.
Наверное, так бы с Болотаевым и произошло, если бы не встреча со стариком Георгием, который намекнул: мы земляки – кавказцы. До сих пор я здесь вышку держал, а теперь твоя очередь. Не подведи.
Конечно, для Тоты это сильная встряска и повод для внутренней мобилизации, когда нельзя скулить, а надо зубы до боли и скрежета сжать и постараться всё и вся терпеть. Однако Тота ведь не из этой среды и даже от вида наколок ему уже не по себе. И поэтому он очень рад, что здесь такой влиятельный земляк оказался, а с другой стороны, принимать эстафету он не сможет и не хочет… Вот такое противоречие и так в жизни бывает почти что всегда при более-менее экстремальных ситуациях – это борьба, в этом развитие и от выбора личности многое зависит. И Болотаев, хотя ему этот вопрос напрямую и не задавали, должен был как-то ответить на запрос Георгия, и он однозначно решил, что он не зэк, всё это недоразумение. А Георгию он очень и очень благодарен и будет случай отблагодарит, и этот случай представился.
* * *
Что такое праздник и для чего устраиваются праздники?
Праздник – это кульминация события, которая своим торжеством должна затмить в сознании людей или человека все будни и обыденность существования, стереть этот серый фон и гадость, а в памяти останется радость праздника… В общей сложности более сорока лет в заключении. Это срок Святого Георгия – как не отметить такое событие?
Целый месяц готовились к торжеству; репетировали номера, чуть ослабили режим и даже старый актовый зал привели немного в порядок.
Болотаев был ещё в карантине, но и его, видимо по просьбе Георгия, допустили в зал, а для этого привели в порядок – баня, новая роба, чтобы не более других вонял и атмосферу праздника не портил.
Концерт уже начался, когда Болотаев попал в зал. Беззубый зэк, потрясающий шулер, показывал фокусы с картами. Невероятным для Болотаева показался фрагмент, когда карты как-то очутились в кармане старого Георгия, сидящего в первом ряду. А ещё большее его удивление и восторг вызвало то, что сам Георгий вдруг встал и в ответ изобразил почти то же самое, от чего в зале начался хохот.
После этого был музыкальный номер. На сцене старый фортепиано, к которому подошёл такой же старый заключённый. По тому, как последний сел у инструмента, Тота понял, что это музыкант – пианист, и первые, уверенные аккорды это подтвердили – в зале гул, но Тота уловил, что инструмент расстроен и в пальцах гибкости нет – все костляво, – но для тюрьмы в Сибири – класс!
Под аккомпанемент двое зэков исполнили пару блатных песен, потом было подражание Высоцкому и, как подарок Георгию, его любимая вещь – «Тбилисо», вроде бы на грузинском языке. И тогда сам Георгий не выдержал, поднялся на сцену и стал с ними петь. Весь зал, даже начальство, что сидело в углу, встали, стали аплодировать.
Тут же из зала стали просить, чтобы Георгий станцевал:
– Лезгинка! Лезгинка! Лезгинку давай!
Появилась старенькая, облезлая гармонь с западающими кнопками; такой же побитый и дырявый пионерский барабан, под бой которого можно было только в строю маршировать. Оба этих инструмента были в руках таких же потрепанных, несчастных заключенных, которые изо всех своих возможностей пытались выдать кавказский мотив.
– Лезгинку давай! Давай, Георгий! – кричал зал.
Георгий встал, как-то неожиданно выправил стать, внешне преобразился, даже помолодел.
По первым движениям Тота понял, что земляк, конечно, непрофессионально, но по-своему, с каким-то жгучим азартом, когда-то танцевал. И теперь желание есть и память движения сохранила, однако в тощих ногах силы нет, и красивые, дерзкие, быстрые па ему уже неподвластны. А тут вдруг изношенные инструменты и такие же исполнители пару раз сбой в мелодии и ритмике дали, а следом другая напасть – такой едкий кашель, что улетучилась его едва появившаяся стать. Георгий вернулся в прежнее свое состояние и теперь, будучи на сцене, в таком виде он стал почему-то жалким и немощным, что даже в зале наступила непонятная, гнетущая тишина.
Этот момент стал кульминацией не только данного представления, но как бы подводил итог всей жизнедеятельности Святого Георгия. Словно жизнь насмарку…
В мгновение все это определили. В первую очередь это понял сам Георгий, и он уже не кашлял, но всё равно прикрывал бескровно-блеклой, костлявой рукой не только рот, но и всё лицо, пытаясь закрыться ото всех, потому что немощных здесь не признают. А гнетущая пауза затянулась. Зэки зашевелились, зашептались, стали переглядываться, и, как вердикт, кто-то процедил:
– Святой сошёл… Со сцены сошёл.
От этих слов Георгий словно очнулся. Стать он не поменял, остался таким же сгорбленным, но исподлобный взгляд зверем блеснул.
Вновь в зале тишина. Святой Георгий на сцене, сценарий в его руках, как он сыграет последнюю роль? Как и прежде, он это сделал блестяще:
– Эй, земляк! Тота, ты здесь? – Георгий наконец-то увидел Болотаева. – Мои кости скрипят, поржавели. А ты учился в Тбилиси, покажи культуру нашего Кавказа.
Все взгляды в сторону новичка. Болотаев, словно провинившийся ученик, машинально встал, виновато опустил голову, не зная, что ему делать, как быть и, вообще, что от него хотят.
Возникла какая-то пауза, напряженная пауза и тишина. Это миг перед рывком. Здесь слабых не любят и презирают. Здесь как в дикой тайге: раз на своих ногах твердо не стоишь, то и не надо. Многие мечтают вожаками стать. А Святой Георгий в самый последний и важный момент на сцену вышел, но свою роль не смог доиграть, и в какой-то миг он почти что превратился из пахана и кумира в слабака и артиста, к тому же плохого артиста.
Все это поняли. Прежде всего это понял сам Георгий. Но ведь не просто так он столько лет вожаком был. И на сей раз опыт и интуиция его не подвели. Он, как положено его статусу, не артист, он режиссер, и поэтому Георгий вновь постарался выправить стать, стал хлопать, призывая к этому весь зал, и вновь крикнул:
