– Дада ведь ты?! – удивилась дочка.
– Меня они Дадой называют.
– А мама где? – хором спрашивают дети. – Когда наша баба Мама придёт?
– Придёт, придёт. Скоро придёт, – говорит Дада.
– Её убили? – спрашивают дети.
– Как убили? Конечно, нет. И что вы говорите?! – возмущается мать.
– А эти страшные, бородатые дяди с автоматами всех убивают.
– И нашу бабу Маму убили. А то бы давно к нам пришла.
– Что вы говорите? Она на гастроли поехала. В Москву.
– В Москву? Она и нас к папе обещала повезти. На Новый год.
– Вот папа Дада сам к вам приехал.
Дети с опаской посматривают на Тоту и говорят:
– С бабой Мама не было страшно… А папа Дада, кажется, сам боится.
– О чём вы говорите? А ну, идите к себе играть.
В этот момент Тота почему-то вспомнил своё детство. Комнату в общежитии, где так же стоял шкаф, за которым была его детская территория. Теперь вроде у его семьи три квартиры, даже в Москве. И эта большая, четырёхкомнатная, но жизнь загнала их обратно в эту одну комнату, где почти что тот же шкаф, а вместо старого кожаного дивана деревянные нары… В итоге – их было двое, стало четверо. Однако самого главного, самого жизненного нет. Мамы нет, маму убили… За что? И он в это поверить не может. Он жить не может. Он жить не хочет. Так жить не может и не хочет. И дети правильно сказали: он боится. Без мамы боится.
Когда мама была, а она была. И не просто так была, а ничего, даже войны, не боялась.
– Я у себя дома, это счастье, – говорила она. – А война закончится, мы будем танцевать «Маршал»!
И даже по телефону она говорила сыну:
– Всё-таки я горжусь тобой. Доктор наук. Профессор. Двое детей.
– Я ещё не профессор.
– Будешь. Должен стать… Но главное твое достижение – это чисто национальная хореография твоего танца «Маршал». Это чеченский дух! Это свобода!
– Спасибо, нана, спасибо! – всегда отвечал Тота, а мать продолжала: – Надеюсь, на мой юбилей ты прилетишь и исполнишь.
– Конечно, но до этого жить и жить.
– Время летит, а готовиться надо загодя… Мы отметим сразу два события – 75‐летие Махмуда Эсамбаева и мой юбилей… Столько будет гостей.
– Нана, это когда?
– Через пару лет. В 1999-м… В Грозном будет такой салют! Весь Кавказ озарит.
…Озарил. Огненное зарево над Чечнёй. Нефть горит. Дома горят. Сердца горят.
Эсамбаева никто не вспомнил.
Где-то в апреле, в тюрьме, Тота получил от мамы письмо:
«Махмуда не стало. 7 января в Москве умер. Ни слова… А сколько он трудился. Сколько помогал… Не то чтобы танцевать, а просто своё мужское тело с таким достоинством и грациозностью все годы сохранять мало кто сможет… Лишь курдюки отъедят и ворчат на всех. А война, к счастью, скоро закончится. Закончится потому, что у этих бандитов, с обеих сторон, просто закончатся ракеты, бомбы, пули. Этого оружия было так много, что эти варвары в течение нескольких месяцев, круглые сутки стреляли, стреляли, стреляли по нам, по нашей земле. И надо же столько оружия изобрести?! А по логике драматургии раз ружьё висит, то оно стрельнет. А как же иначе, если их, а точнее, наш режиссёр, драматург, то есть главнокомандующий – в запое. И тогда, помнишь, мы в Москве смотрели спектакль «В ожидании варваров» по Джону Кутзее. Вот что творится. А все молчат. А если не молчат, то кто кого слышит?! Услышали бы только такого, как Махмуд Эсамбаев?! Но его уже нет! Да и когда был, кто его здесь признавал? Что только про него не выдумывали и не выдумывают наши и не наши невежды. Вот и устроили мрак!
А что ещё могут устроить эти алчные нувориши, которые ни одной книги не прочитали и презирают тех, кто читает.
Впрочем, кажется, что письмо матери с линии фронта единственному сыну, который находился в неволе у противника, должно быть совсем об ином, и вообще, могло ли быть, если бы эта линия фронта была на самом деле? Разве это не абсурд? Но это не абсурд, это самая жестокая и кровопролитная война, когда я пойду на блокпост федералов и попрошу русских солдат закинуть моё письмо на их воинской базе в ящик почты России, где адрес получателя – колония строгого режима, а получатель – уголовник, крупнейший мошенник, пособник чеченских террористов – боевиков, взрывавших в Москве дома.
Какой писатель-фантаст мог бы это придумать?
…Тота – ты чеченец. Твои предки вынесли и не такие лишения. Будь стойким и терпеливым. Всё пройдёт. За нас, за детей не волнуйся. Хоть и ужас кругом, но мы у себя дома. И война всё равно закончится – просто бомбы на складах закончатся, но невежды никогда не одумаются…
Махмуд Эсамбаев был гений! Но этот гений был востребован и выпестован иным временем и иным обществом. Жизнь во мгле возвеличит лишь мракобеса… Просто жалко детей.
P.S. Кстати, как-то зашёл в театр какой-то Гилани из Москвы. Стал говорить о тебе, да тут такая началась канонада, прямо под носом. Мы-то привыкли, а он от страха резко убежал. А потом пришли его родственники. Оказывается, этот Гилани только отсюда уехал, а на каком-то блокпосту его повели на досмотр и он пропал…
В общем, береги себя. Всё будет хорошо. О нас не переживай. Я как выросла сиротой в детдомовской ссылке, так и старость встретила в бомбоубежище. Судьба! Но я счастлива. Такие славные внуки! Как бы их вывезти отсюда… Навсегда! Хотя и стыдно мне это говорить. Вот мой итог жизни, вот мой вывод! Хотя и не хочется этого признавать. Но это от постоянной нужды, страха и безысходности.
Я готовлю, вопреки всему, два концерта или один объединенный. Первый – юбилей Махмуда «Я буду танцевать!». А второй – юбилей твоего ансамбля «Маршал» под девизом «Мы будем танцевать «Маршал» – Свобода!».
Что бы я делала без Дады?!
Дала Iалаш войла хьо!»
[18]
Это письмо Тота вспомнил, увидев в длинном коридоре очень большие рулоны.
– А что это такое? – пнул он их ногой.
– Это рекламные баннеры. К 75‐летнему юбилею Махмуда Эсамбаева и 10‐летию «Маршала».
– А что так много?
– Всего шесть – по три. В разных местах города хотела развесить… Бедная мама, – продолжает Дада. – Здесь мастерских нет. Поехала, рискуя, во Владикавказ. Трижды ездила. Вон перед театром новые большие рекламные щиты поставила. Говорила, что проведет грандиозный концерт памяти Махмуда. Все гости приедут. И тогда Кремль войну закончит.
– Нана. Узнаю, – печально выдохнул Тота, ещё печальнее окружающий быт, и он говорит: – Надо срочно, прямо рано утром, чтобы ты с детьми уехала в Москву.
– А вы?
– Я позже. Кое-что здесь сделаю и – следом.
