– Только вместе. Теперь только с вами, – говорит Дада.
– Ты мне перечишь? – возмутился Тота.
– Нет, – отвечает жена. – А у нас деньги есть?
Прикрыв рукою опущенную голову, Тота надолго замолчал, а Дада полушёпотом сказала:
– Странное дело. Все твердят, что мы очень богатые. Что вы миллиардер.
– Я устал.
– Да-да. Конечно. Такой путь. Сейчас я постелю. – Дада суетится вокруг него и вдруг выдает: – Кстати, вот эта дамочка… как её?
– Какая дамочка?
– Из Швейцарии.
– Амёла?
– Ах да, Амёла или Амёба. – Тут Дада уже тяжело дышит. – Она вроде тоже намекнула, что вы очень-очень богаты.
– Да, «очень, очень богаты», – передразнил её Тота. – И может, где-то что-то и есть, даже квартира в Москве. Но посмотри в мои карманы.
– Да, я знаю. С голоду не помрём, – говорит Дада, а потом вновь: – А что у вас с ней было? С этой Амёбой?
– Ничего не было, – разозлился Тота. – Что ты о ней сейчас вспомнила?
– Просто она назвала одного вашего друга – партнёра, грузина, и что через него мы можем перейти в Грузию, а там она дальше всё организует.
– Какого грузина? – встрепенулся Тота. – Может, Бердукидзе?
– Во-во, точно Бердукидзе. Три-четыре дня назад сюда пришёл один чеченец. Назвал эту фамилию и сказал, что организует наш переход в Грузию через Аргунское ущелье.
– А ты что?
– Сказала про маму. Про вас. И куда мне идти?
– М-да, – удручён Тота. – А контакт оставил?
– Нет. Сказал, что через несколько дней вновь зайдёт.
Тоте несносно. Столько проблем.
– Вы не голодны? Тогда давайте спать уложу, – вокруг него вьётся жена.
– А воду где берёшь? – вдруг спросил Тота.
– Питьевую на базаре, тут, у Дома моды, покупаю. В бочке привозят. А так на Сунжу с флягой хожу. Каждый день.
– Это ведь далеко, да и опасно.
– Живём, – улыбнулась Дада. – Вот если бы мама… – Она села на край нар, заплакала.
– Мама Дада, – бросились к ней дети. – Ты почему снова плачешь?
– Всё. Всё. Сейчас кашу покушаем и спать, – говорит Дада.
…Ночь. Конец ноября. Холодно. Клеёнка, которой закрыто окно, иногда от порывов ветра о чём-то шепчет. А так – тишина. Гробовая тишина. Дети сопят. Дада спит с ними. А Тота на нарах мамы. Эти нары пахнут мамой, и он воочию видит, как его мать, уже постаревшая, поседевшая, сгорбленная, идёт босая по тем же железнодорожным путям в пустыне Кызыл-Кум и плачет, зовёт на помощь свою мать… Не его – родного, единственного сына, а свою мать… И он плачет. Тихо-тихо скуля, плачет, боясь, что его стоны услышат дети и жена, а родной город Грозный уже его не слышит. Наш город к слезам привык.
* * *
Далее в «Записках» только эти последние слова аккуратно выведены рукой Тоты Болотаева: «Мамы нет! Одиночество. Пустота. Мрак в могиле её… и вокруг».
А дальше приписки, сделанные, по всей вероятности, уже женской рукой. Да, почерк разный, очевидно, двух женщин. Кто писал? Гадать не будем. Хотя подсказки есть в самом начале. Однако суть не в этом, а в том, что, несмотря ни на что, жизнь продолжается и будет продолжаться всегда.
И мы, следуя «Запискам», продолжим. Амин!
…Детский крик разбудил Болотаева. С удивлением и даже с неким испугом он высунул голову из-под одеяла. Осознал, что, оказывается, в мире есть места, где гораздо тяжелее находиться, чем на зоне строгого режима… И это родина, и твой дом родной, о котором ты так в неволе мечтал. А прибыв сюда, от количества навалившихся проблем стало так тяжело, что Тота попытался вновь залезть под одеяло – забыться, поспать. Однако дети уже заметили, что он проснулся, бросились к нему.
– Дядя проснулся, – крикнул сын.
– Это не дядя, это наш папа – Дада-папа. Понял? – поправляет младшего дочь.
– А где мама? – Тота понял, что спать не дадут.
– Дада-мама пошла за водой на Сунжу.
– Что? – удивился Тота. – А она и раньше, когда выходила, вас одних оставляла здесь?
– Да. Мы всё закрываем и сидим тихо, как сейчас. Никому дверь не открываем… А вот ваш завтрак.
– А когда Дада-мама придёт? – Тота встал. Из-за холода он спал в одежде.
Только эта одна комната обогревается с помощью кустарной дизельной печи, от которой больше вони, чем тепла. В этой квартире в целом Тота прожил недолго. Он решил осмотреть её. Все окна разбиты. Только в санузле и на кухне ещё поддерживается жизнь, а в остальных комнатах хаос, ветер гуляет. В крайней комнате Тота обратил внимание на старый чемодан отца Дады. Почему-то из всего имущества, теперь уже хлама, Тота выбрал именно этот чемодан, понёс в ванную, как мог почистил и занёс в жилую комнату.
– О, наша крепость! – увидев чемодан, заорали дети, стали стучать по нему руками и ногами.
– Так это не крепость, – возразил Тота и, чтобы дети больше не били старый чемодан отца Дады, затолкнул его, как когда-то в Москве, под нары, на которых спал.
В этот день у Тоты одна забота – перезахоронить по-человечески на кладбище свою мать.
– Я пойду с вами, – говорит Дада. Она так и не смогла перейти с ним на ты.
– Нет. Детей одних оставлять нельзя, – строг Тота.
– А как вы будете передвигаться – кругом блокпосты. А у вас даже паспорта нет… И денег нет.
– Деньги будут.
– Но у вас и пальто, и куртки нет.
– Снимай ватник. А где это? – Он стал щупать рукава в поисках заточки.
– «Этого», – она засмеялась, – давно нет. В Сунжу ещё тогда выбросила, как вы помните.
– Помню, – усмехнулся Тота. – Нана рассказывала, как ты, и не раз, с этой штукой фокусы устраивала… Так где она?
– Нету… Как дети появились – всего боюсь.
– И я стал бояться за них, – выдал Тота. – В этих условиях держать детей… Надо срочно их вывозить.
– У нас денег нет, – села на нары Дада.
– Нет, – заходил Тота по комнате. – А базар есть? Там что есть?
– Базар есть. Там же. И всё есть, лишь бы деньги были.
– А где у нас документы на квартиру?
Дада полезла на шифоньер. Достала металлическую коробку.
– А зачем вам документы?
– На деньги обменять. – Тота внимательно рассмотрел все бумаги. – Сиди с детьми… Детей одних не оставляй. Я скоро.
Он действительно вернулся скоро. С ним двое довольно упитанных чеченца, на груди у них табличка «Скупаю золото, ценности и т. д.».
– Вот, смотрите, шикарная квартира. В самом центре города… Почти целая. И сегодня жить можно, и мы живём… Для вас, сельчан, – находка. Базар рядом. Завтра война кончится, и она будет стоить десятки тысяч долларов. А сегодня я прошу триста долларов. Всего триста долларов.
