– Что вы там делаете? – бросилась к ним Дада и сама в ужасе застыла. На прежнем месте уже красуется яркий баннер с Махмудом Эсамбаевым «Я буду танцевать!», и Тота уже повесил и укрепляет второй баннер «Мы будем танцевать – Маршал!».
– Тотик! – в ужасе прошептала Дада, а он, словно услышал, крикнул на весь проспект:
– Ну как, дети мои? Будем танцевать «Маршал»?
– Будем! – дружно, хором ответили дети.
– Хорс-тох! – выдал он первый пируэт лезгинки, стал в позе орла, застыл…
– Тота, не смейте! – крикнула Дада, но это ещё более, кажется, его раззадорило, и он, крикнув:
– Я буду танцевать! Мы будем танцевать! – как никогда ранее, как в юности, с азартом и бешеной страстью выдал свой фирменный танец и под конец такой в прыжке пируэт, что даже дети крикнули:
– Маршал!
– Свобода! – поддержал их отец.
– Тота! Перестаньте! – заорала Дада. Она рванула к выходу. Под аркой она встретила Тоту. У него глаза блестят. Дада знает это бесшабашное состояние супруга.
– Тотик, успокойтесь, всё хорошо. Вы всё правильно сделали… Мама вами гордится.
– Да? – тряхнул он поседевшими кудрями. – Я хочу поехать к ней… Я не хочу отсюда уезжать. Дада, я никуда не уеду! Я не уеду! Понятно тебе?
– Понятно. Понятно… Тогда и мы не поедем.
– Нет! Ты обязана исполнить мою волю! Разве не так?
– Так, Тотик, так… Пойдёмте домой.
И дома возбужденное состояние Тоты не унималось.
– Раскомандовались здесь! У себя дома запрещают нам теперь танцевать, – возмущался он. И тут Дада предложила:
– Тотик, напоследок повезите меня на могилу мамы.
– Да, – как бы очнулся Тота.
Они быстро собрались. Детей отвели в соседний двор, к знакомым мамы. На удивление очень быстро доехали до кладбища. Дада долго приводила могилку в порядок. А после этого, как по заказу, пошёл густой пушистый снег, который белым, легким одеялом прикрыл гарь и горечь войны.
Также спокойно Тота и Дада вернулись в центр. Забрали детей и, купив им сладости, пошли домой.
Вроде бы всё было нормально. Дада занималась детьми, как вдруг заметила, что Тота, и без того очень бледный после тюрьмы, как-то совсем почернел лицом, посуровел. Повалился на нары.
– Всё нормально? Тотик, ничего не болит? – поинтересовалась Дада. – Тогда я сбегаю на переговорный, факс отправлю… За детьми присмотрите.
Перед выходом из квартиры она заметила, что в разбитый проем окна кухни щедро заметает снег. Она подошла к окну и в ужасе застыла. На двух афишах написаны и нарисованы всякие непристойности: «Вот вам «Маршал» – Свобода. Вы не будете танцевать!»
Дада задумалась. Не дай Бог Тота увидит. Она вернулась в обогреваемую комнату:
– Тота, может, вы пойдёте на переговорный, а я за детьми присмотрю и в дорогу собираться надо.
– Да, – с готовностью вскочил супруг, а Дада, провожая его, делала всё, чтобы он не смотрел в сторону кухни. К счастью, путь его лежал в противоположную сторону. И как только он вышел, Дада этот проём тщательно заложила фанерой, которую она до этого использовала, когда оставляла детей дома одних.
А Тота в это время уже заказал Цюрих:
– Тота, это вы? А где Дада? У вас всё нормально? Я сегодня вылетаю в Тбилиси.
– Амёла, спасибо тебе… Ты меня прости за всё.
– О чём вы, Тота? Давайте так: кто прежнее помянет – тому глаз вон.
– Ха-ха, – засмеялся он. – Давай, Амёла… Однако я шёл сюда на переговорный среди этих руин и почему-то вспоминал, как мы с тобой возвращались из Альп. Помнишь?
– Помню.
– А помнишь, как я, поддевая тебя, напевал «Don’t cry for me Amela!»?
– Помню… А к чему вы это, Тота?
– Да так, вспомнил… Спасибо тебе, Амёла. «Don’t cry for me, good bye!» – повесил трубку.
Он вышел из переговорного. Серое небо. Шёл пушистый снег. Под ногами слякоть. Перед ним базар. Много людей. Шум. Грязь. Вонь. По улице Мира, по разбитым трамвайным путям, он пошёл домой. Автоматически прошел мимо арки. Стал на углу банка «Терек». Напротив эти испоганенные, как его жизнь, афиши. Он их из квартиры сразу же увидел и боялся, что Дада тоже увидит. Все увидят это издевательство и позор.
В кармане ещё оставалась недокуренная пачка папирос. Даже в тюрьме он не курил, а здесь, в Грозном, пристрастился.
Курил уже вторую или третью папиросу. Думал. Точнее, думать не мог… Просто вся жизнь проносилась перед глазами… Этот Полежаевский сквер. На углу – парикмахерская и тут же автоматы с газировкой. А в банке «Терек», обкоме комсомола – красивые девушки. Под их квартирой единственный магазин «Спорттовары»: купить чешки для гимнастики и танцев – мечта. Мечта танцевать, как Махмуд Эсамбаев, а оказалось – ты козёл. Даже хуже… И это висит в центре города, его города. И это никто не рвёт, никто кинжалом не режет… Там наведен прицел.
И почему-то в этот момент Тота вспомнил, как мама дала ему почитать «Обещание на рассвете» Ромена Гари. Через день-два забрала обратно. Потом Тота понял почему. Но всё же он этот роман и тогда, и после ещё раз перечитал. И вспомнил, как мать автора писала сыну на фронт: будь мужественным. А мать Тоты писала ему с линии этого самого фронта и просила: будь стойким и терпеливым.
И почему-то Тота вспомнил, что в автобиографическом романе «Обещание на рассвете» этого, конечно же, нет, но мать автора и позже сам Ромен Гари покончили жизнь самоубийством…
А как, оказывается, хорошо, что он матери так и не рассказал про то, как встретил в Париже Хизира… Кому он отомстил? Что он сделал? Его мать, его несчастная мать, так мечтала хоть раз в Париж, в Европу поехать. Завтра они поедут. А его мать здесь исчезла.
Просто какие-то фрагменты, вроде бы его матери, он захоронил.
И зачем он эти афиши повесил?
Для того чтобы напоследок надругались над матерью, над Махмудом и всей культурой? А не жалела ли мать о том, что когда-то взяла его (может быть, действительно, къута?) из полузабытого детского дома, всё делала для него и всё отдала ради него. И вот его сыновья благодарность?!
…Идет снег. Здесь прохожих почти нет. Из-за огромной воронки – жизнь матери – движения нет. Тишина. Вроде умиротворенность. И теперь Тоте кажется, что эти испоганенные афиши как раз вписываются в интерьер руин Грозного. Как закономерный итог.
– Нет! – процедил он. Оставляя на свежем снегу ровный след, он бросился к рекламным щитам.
– Эй, ты, урод! Пошёл вон! А ну брось! – как к скотине, пронеслось свысока по проспекту.
Именно как скотина, как хищник, Тота стал в бешенстве срывать оба баннера.
– Эй, ты! Мы будем стрелять! – ещё громче голоса, но Тота их не слышит, не хочет слышать.
