– Земляк, ну что ж ты?! Чему тебя в Грузии учили? Станцуй лезгинку, расскажи про лезгинку, покажи им Кавказ!
И без этого призыва Тота уже рвался вперед, ведь он прирожденный артист. Но эти слова Георгия вовсе разожгли его страсть, он просто рванул к сцене, до которой было всего шагов десять – двенадцать – просто миг, за который он почему-то вспомнил былое.
…В 1977 году Тота окончил школу и решил поступить в вуз. Особого выбора в Грозном не было, как случайно увидел объявление: «Идет набор абитуриентов из числа чеченцев и ингушей в институт культуры города Тбилиси».
Тота скрыл от матери, что поступает в институт культуры – быть артистом не приветствовалось, – сказал, что едет поступать на экономический факультет Тбилисского университета.
Он подал заявление на музыкальное отделение, потому что хотел стать профессиональным ударником – у Тоты от природы был великолепный ритмический слух и реакция.
На приемном экзамене он поразил всех своими природными данными ударника, но нужны знания, музыкальные знания и элементарная нотная грамотность, о чём Болотаев и понятия не имел.
– К сожалению, вы свободны, молодой человек.
– А можно я лезгинку станцую? – попросил юноша.
Экзаменаторы переглянулись. Самый пожилой грузин кивнул.
– Прямо здесь? – удивилась одна женщина.
– А что, – ответил пожилой преподаватель, – настоящий джигит и на столе станцует.
– А вам нужна в сопровождение музыка? – поинтересовались у абитуриента.
– В моем танце и будет музыка, – почуяв шанс, заносчиво ответил чеченец.
– Ну давай!
И он дал, и так дал, точнее, такое чудо танца выдал, что от его азарта все преподаватели, даже женщины, аплодируя, встали, а Тота в диком экстазе танца ещё умудрился грубые ботинки скинуть, а потом даже на стол вскочить и на цыпочках, как опытный балерон, выдал грациозное па.
– На хореографию! Вот это танец! Вот это танцор! – был единодушный вердикт.
…С тех пор прошло много времени, и много, много раз Болотаев выступал и танцевал и на сцене, и без сцены, и где ему хотелось и моглось, но с тех пор он ни разу не танцевал в ожидании вердикта, и вот это случилось: ведь как сказал Георгий, здесь, в тюрьме, артистов не любят, но человек не может не любить искусство, ведь оно прекрасно, и это артист обязан показать, если он артист настоящий. А Тота считал себя артистом, и даже увидев эту жалкую тюремную сцену, он сразу же загорелся, точнее внутренне закипел, – он очень-очень захотел выступать, играть, хотел уйти в иную реальность и с собою увести всех! Вот это искусство…
И когда он пошёл между тесными рядами, в один миг его сознание переключилось. Ведь все люди – артисты, все пытаются играть и играют. Однако настоящий артист – это прежде всего магия перевоплощения, когда артист в данный момент погружается в образ, представляя, что только это правда и жизнь, и это искусство, а остальное мишура.
Вот так эти десять – двенадцать шагов Тота шел по этому маленькому залу, воочию представляя, что его пригласили на сцену Большого или Метрополитен-опера, о чём он всю жизнь тайно грезил и болел, и вот это чудо свершилось. Грациозно, выпрямив не только плечи, ноги, но и в вечность устремив взгляд, Тота с торжественностью взошел на низенькую сцену. Прежде всего поклонился публике. Потом, по-кошачьи плавно, подошёл к Георгию и так по-сыновьи обнял, будто это его сценический учитель и они расстаются навсегда.
Далее Болотаев также артистично проводил Георгия со сцены, после чего подошёл к аккомпаниатору:
– Меня зовут Тота Болотаев. – Он подал руку. – А вас как, простите?
– Альберт.
– А по отчеству?
– Здесь, отчество? – улыбнулся пожилой музыкант.
– И тем не менее.
– Фёдорович.
– Очень приятно. Альберт Фёдорович, инструмент весьма разболтан, но ваше мастерство и талант.
– А может, вы…
– Нет-нет, я не музыкант, я хореограф… был. Но сейчас давайте ещё раз «Тбилисо», только на припевы чуть выше аккорды.
Они ещё немного поговорили о координации. После чего Тота вышел к публике:
– Дамы и господа. – Да, дамы были – по одной из бухгалтерии и канцелярии, но Болотаев представлял, что эта публика если не из Карнеги-Холла, то из Большого, ну хотя бы Большого концертного зала Тбилиси.
«Тбилисо» была визитной карточкой Болотаева. И хотя у него не было выдающихся вокальных способностей, но эту композицию, которую он обожал, он так проникновенно-искренне исполнял, что частенько, особенно в преддверии праздников, лучшие тбилисские рестораны приглашали его и его студентов-друзей для организации небольшого концерта… Однако это было по молодости, в свободном полете и вдохновении; когда все по плечу, всё получается и всё, как говорится, по кайфу. И тогда он выступал не для зрителей, а более для самого себя – как артист он грезил сценой, и теперь даже эта сцена, сцена в тюрьме, была тоже сценой, а он актер, и он хотел, он просто очень захотел, чтобы его признали актёром, а не каким-то заключённым мошенником. И по реакции – все просто остолбенели, даже не хлопали, – Болотаев понял, что «Тбилисо» – творение! Ведь никто, почти никто слов не понимает, но понимает Тбилиси – это не Сибирь, это юг, солнце, тепло, Кавказ и там вас ждут гостеприимные люди и целебное вино.
После магии «Тбилисо» Тота вернул всех в реальность – были исполнены блатные и популярные вещи Вилли Токарева и Высоцкого. Вот где зал оживился, зашумел, как предштормовое море, но эта стихия, эта волна всколоченных чувств уже была под властью сцены: на какое-то короткое время здесь восторжествовала высшая магия – это искусство!
Если бы в этот момент со сцены раздался любой призыв – любой, – последовало бы действие, буря вскипала, но со сцены раздался иной мотив:
– Танец гор! Лезгинка! – И это не значит, что Тота сам начал танцевать. Нет, он палочками стал набивать дробь всё в нарастающем и нарастающем ритме, при этом не столько используя барабан, но и табурет, и остов гитары, и даже откуда-то появившееся перевёрнутое ведро – словом, получился некий ударный аппарат, на котором Тота стал выбивать такой яростный, переливчатый, как горная река, ритм джигитовки, что всякий, кто этот необузданный, мятежный ритм знал, им жил и о нём мечтал, не мог не танцевать. И поэтому Святой Георгий вскочил, прямо на своем месте стал гарцевать. В это мгновение старый зэк неимоверно изменился – вновь выправил стать, заулыбался и даже как-то посветлел. Весь зал аплодировал теперь ему. Георгий недолго, но грациозно исполнил свою последнюю джигитовку в тюрьме. Подустав, он победно-повелевающим жестом передал эстафету танца на сцену. Болотаев, который только этого и ждал, вновь крикнул:
– Танец гор Кавказа! Маршал!
…И этот экзамен Тота достойно сдал, ибо весь зал вскочил и под дикий ритм танца отчаянно хлопал, в восторге рычал.
