Правда, что в бараке Дады, что в рабочем общежитии Тоты по выходным да к вечеру – хмельные голоса, раскатистый смех. А потом, уже к ночи, вновь пурга разгулялась, засвистел ветер, холодно, от такой стихии всё замирает, особенно человек.
А Тоте уже не спится. Страшно. С каждым порывом ветра кажется, что вот-вот этот деревянный сарай по бревнышкам разнесет. И теперь он жалеет, что эту ночь он с Дадой не остался, а ещё более жалеет, что, как только окончил свою работу, в пятницу, тут же не улетел – поддался страсти и связался с этой Дадой, у которой и на лице – двуликость, и в душе – вулкан, и в судьбе – кошмар. Последнее, как заразная болезнь, овладело состоянием Тоты.
Однако жизнь, как природа, особенно на Крайнем Севере, очень переменчива. К полуночи пурга резко угомонилась, словно кто ей увесистый подзатыльник отвесил. Ободренный этим, Болотаев даже вышел посреди ночи на улицу. Тишина. Над головой океан звезд и такой мороз, что даже дышать тяжело.
«Всё, поменяю тему исследования и более сюда не сунусь», – решил он, но оказалось, что и уехать отсюда на сей раз непросто. Машина, которая должна была в шесть утра заехать за ним и отвезти в аэропорт, не приехала.
Встревожился Болотаев. Не только вахтершу, но и почти всё общежитие разбудил он криками в телефон. Бесполезно.
Тота не на шутку разволновался. Если он не успеет на свой рейс, то у него и денег нет купить билет на следующий. А здесь и занять то не у кого, разве что у Дады.
Вот так о ней волей-неволей почти всё время думал Болотаев и тут видит, как к общежитию подъезжает старенькие «жигули». Тота бросился к машине уговорить, вдвое, втрое больше заплатить, и из-за заледеневших стекол он не видит, кто внутри, а там за рулем Дада, и что странно, он даже не удивился и вопроса не задал, торопясь сел в машину, и лишь когда они выехали за посёлок – прямой зимник и он уже, как говорится, очухался, он надолго уставился на неё – правая, очень красивая сторона её лица, – с изумлением спросил:
– А откуда машина?
– Лёхина. Соседа.
– А ты умеешь водить?.. И права есть?
– Я окончила Военно-медицинское училище. Там всему нас учили, – тут она усмехнулась, – кроме лезгинки.
Тоте было не до шуток, он ещё пребывал в напряжении, всё смотрел на часы:
– А мы успеем?
– Не волнуйтесь, успеем.
– А-а как ты узнала, что за мной машина не приехала?
– А вы мне сказали, с кем договорились. А я знаю, что его драндулет в такой мороз не заводится. Пошла посмотреть – точно. Пришлось Лёху будить.
– Спасибо… Спасибо и Лёхе, и тебе, – уже спокойным голосом говорил Тота. – Вот. – Он достал деньги. – Это Лёхе и тебе.
– О чём вы говорите? – жестко среагировала она. – Уберите, пожалуйста!
Какое-то время ехали молча, но вскоре пассажир вновь встревожился:
– Что это такое? – Теперь и лобовое стекло почти полностью заледенело и дороги не видно.
– На такой скорости при таком морозе печь не рассчитана, – поясняет Дада – Только не волнуйтесь. Возьмите вот эту палочку и очищайте стекло.
Тота стал скрести лобовое стекло.
– Да не у себя, а передо мной. – Уже и Дада волнуется.
С неимоверным усердием Тота стал скрести прямо над рулем водителя. Процесс малоэффективный, лишь маленький островок, как небольшое отверстие в мир, удается Тоте очистить, и, наверное, даже при этом Дада довела бы машину до цели, да словно коварный удар под дых, машина вдруг дёрнулась раз-второй, мотор заглох, стало тихо. Слышно лишь, как ещё скрипят шины, но и этот звук, как оледенелое сердце, замирает. Машина стала. Пару раз Дада ещё пыталась мотор завести. Аккумулятор сел.
– Что случилось? – испугался Тота.
– Мороз… Может, бензонасос замерз.
– Что будем делать?
– Сидим…. Бог пошлёт нам спасение. Будет кто-то ехать. Должен.
– А если?
– Надо верить. Молчим. Надо сохранить тепло и прислушаться…. Звук мотора услышим.
– А если не остановит.
– Тут такого не бывает… Не волнуйтесь. Тихо.
Наверное, несколько минут молчали. А потом Дада тяжело вздохнула и очень тихо заговорила:
– Знаете, наш детский дом был в здании губернатора Севера. В одной половине мы – дети врагов и предателей, а в другой жили семьи новых хозяев страны… В коридоре, в стене, осталась дырочка от гвоздя, в которую мы всегда подсматривали, облизывались и мечтали когда-либо жить…
– К чему ты это? – также тихо прошептал Тота.
– Просто когда смотрела в эту дырочку, что вы очищали, вспомнила, как подсматривали… Всё. Ничего не видно. Не увидела. И не увижу.
– Что?! – заорал Болотаев. – Я не могу так умереть! Надо двигаться. Надо выйти.
– Стойте. Сидите! В машине пока ещё теплее.
– Нет! – Тота уже выскочил. Вслед за ним и она.
Солнце не видно. Оно появится лишь к обеду, но небо уже светлое, синее-синее. Ни единого облачка. Стойкий мороз. Дада сплюнула.
– Слюна не треснула, на лету не замерзла. Не ниже сорока.
– Тебя это радует? – страх в голосе Тоты.
– Да вы не бойтесь… Лучше сядьте в машину.
– Разве это машина – колымага… Зачем ты на ней за мной приехала?!
Дада отвернулась.
– Что будем делать? – кричит Тота. – Может, обратно пойдем… А может, что рядом есть?! Я здесь околею. Моё пальто.
– Наденьте мою шубу, – бросилась к нему Дада, и вправду на ходу снимая тулуп.
– Нет! – вдруг прорезался голос Тоты. – Не смей! Я выдержу!
– Кажется, машина! – воскликнула Дада. – Тихо!
Тишина. Только от мороза где-то истошно затрещали карликовые болотные березы.
– Я не могу… Мне плохо, – заныл Тота.
– Я дура: второпях спирт, аптечку и даже спички не взяла… А может, в машине что есть. – Она кинулась в салон. – Есть!.. Это водка, а скорее спирт.
Она откупорила бутылку, принюхалась, отпила глоток:
– Ой! Спирт… Выпейте. – Она протянула небольшую бутылку. – Вначале глубокий выдох и не вдыхая глоток.
После этой процедуры Болотаев стал кашлять, задыхаться, потом отпустило и даже стало полегче, потеплее изнутри.
– А ну ещё раз.
Всё повторилось. И после небольшой паузы Тота сказал:
– Дай ещё.
– Нет, – твердо сказала Дада. – Больше не положено, а то опьянеете и будет совсем плохо и опасно.
– Мне уже плохо и опасно… дай, – двинулся он к ней.
– Нельзя. – Она отошла. – Осталось немного… А вдруг придется машину поджечь.
– Чужую машину? – удивился Тота.
