– А почему черный, а не как родные?
– Под черным париком шрам меньше виден.
Эта тема была очень деликатной, поэтому Тота постарался перевести разговор на другую тему:
– А платье связано прекрасно. Такие цвета. Ты просто мастерица! – похвалил он.
– Это вы прирождённый актер, артист! – восторженно отозвалась она.
Так они в этот праздничный вечер говорили друг другу ещё много комплиментов, однако итог был грустным.
– Тотик, – тихо говорит Дада, – когда вы по ночам сидите над своей диссертацией, на вашем лице страдание. Это не ваше. А вот сегодня на вечере вы просто жили и сияли. Это ваше!
– За песни и танцы не платят, – усмехнулся Болотаев. – А за чеченские, тем более лезгинку, и по башке бьют.
– Но это то, что вам дано сверху, и по этому пути следовало бы вам идти.
…Это была абсолютная истина, которую и сам Тота прекрасно понимал. Однако никто по жизни об этом Тоте, помимо Дады, четко и откровенно не сказал. А мать, самый близкий, единственно близкий человек, наоборот, была изначально категорически против карьеры артиста, и с ней невозможно было спорить хотя бы потому, что она сама была артисткой и не просто артисткой, а заслуженной артисткой РСФСР, народной артисткой Казахской ССР и Чечено-Ингушской АССР.
…И эта мать, то есть любимая мама Болотаева, почуяла, что её единственного сына вновь хотят поставить на этот неблагодарный путь артиста, а вернее, кто-то донес. Словом, пользуясь праздниками, мать Тоты на следующий день – 9 марта – примчалась в Москву. Как назло, в этот выходной Тота рыскал по магазинам столицы в поисках провизии, а когда через три-четыре часа вернулся в общежитие, вместо Дады застал насупленную мать. И конечно же, Тота обрадовался, обнял её, но первые слова были:
– А где Дада? Здесь была девушка.
– Какая девушка? Как тебе не стыдно?! Как ей не стыдно?!
Тота уже выскочил в коридор, а ему вслед:
– Весь мир знает, что она уголовница, рецидивистка, аферистка, безродная, – а у матери голос четко поставлен, и даже у лифта Тота слышит, – охмурила ребенка наивного. Не пройдет!
От последнего Тота даже усмехнулся. Но далее всё было не очень весело. Поздние сумерки, вечерело. Сыро. Промозгло. Шёл мокрый снег. Под ногами грязь. Почему-то Болотаеву казалось, что вокруг такая же, активированная из-за холода отношений, ситуация, когда его Дада спасла, а он… её след пропал.
Зная характер матери, через полчаса, а может, и час, не найдя Даду, Тота вернулся, но и матери нет, на столе записка: «Дорогой, больше меня не расстраивай. Я нашла тебе замечательную невесту. Летом сыграем свадьбу. Я готовлю. А сегодня меня пригласили на спектакль в Ленком. Ночевать останусь у Жанны. Завтра утром приеду… Помни, ты – моё всё! Не огорчай меня. Телефон Жанны помнишь? 243-15-67. После 23.00 будем дома. Позвони. Целую».
В этом была его мать – настоящая актриса. Вечно на гастролях, вечно в дороге и общение с ним на бегу, через такие письма и записки.
На сей раз Тота был даже рад, что мать уехала к подруге. Он тотчас помчался на Казанский вокзал, помня, что Иноземцева интересовалась расписанием поездов с этого вокзала. Не нашел. А вернувшись в общежитие, немного успокоился – под кроватью обнаружил допотопный чемодан Иноземцевой. Она говорила, что это чемодан отца, которого она очень смутно помнит. «Значит, Дада вернется», – успокоился Тота.
Но она не вернулась, буквально исчезла, а утром пришла мать и с ходу:
– Сынок, я в тебя столько вложила. Так на тебя надеялась, всю жизнь тебе отдала, ради тебя по тридцать концертов в месяц давала, а ты…
Тота очень любил свою мать и очень хорошо её знал. Мать всегда проклинала и ненавидела профессию артиста и всех артистов, однако, если бы ей сказали, что сцена и театр для неё закрыты, она бы от ужаса умерла. Мать любила играть и, как казалось Тоте, играла постоянно, постоянно пребывая в некоей роли. Такова была её сущность, и Тота её даже за это, за бесконечную преданность своему делу, уважал. Правда, последний монолог, точнее упрек, который произносился всегда, он воспринимал спокойно, однако на сей раз что-то произошло, и он ответил:
– А что я?
– Как что?! До чего надо дожить и до чего надо довести бедного юношу, чтобы он помчался на вокзал и по рупору на весь свет объявил: «Гражданка Иноземцева, вас ожидает Болотаев у справочного бюро!»
– Откуда ты всё знаешь, нана?
– Я ничего не знаю, – с вызовом ответила мать. – Это меня весь мир знает!
– Это факт!
– Но-но! Что-то я слышу фальшивые нотки в твоем голосе.
– Давно не репетировал.
– Но-но! Никаких репетиций, сцен и прочее. Хватит, что я отдала без толку свою жизнь неблагодарной публике… Ты ученый-финансист. Защитишь диссертацию и домой. Я уже нашла тебе работу и невесту.
– Выгодная?
– Ты мне дерзишь?
– Я о работе.
– Ну, сразу министром финансов не станешь, но завотделом для начала неплохо… Что молчишь?
– Спасибо, нана.
– «Спасибо»! Ты как ребенок… Кого ты в комнату пустил? Даже фамилия Иноземцева о многом говорит, а имя – Дада! Ужас! Что у русских имён женских нет?
Тота молча слушал, а мать продолжала в том же тоне:
– Говорят, что она вообще… А этот шрам! Кошмар.
– Нана, – перебил её Тота. – Она мне жизнь спасла.
– Жизнь и смерть в руках Всевышнего… Впрочем, ты хоть знаешь, кто её мать, отец, откуда родом и так далее?
– Она сирота. Круглая. Детдомовская.
– Чтооо?! – словно одернули женщину. – Она детдомовская? – уже совсем иным голосом спросила мать. Её артистизм мгновенно исчез. Она даже как-то сразу осела, сгорбилась. Словно ноги ослабли, неуклюже присела на кровать. Долго молчала, глядя в никуда, и потом шепотом: – Ты ведь знаешь, сынок, как сослали нас в Сибирь. Я тоже осиротела. Попала в детдом. – Она заплакала. – А как было плохо… До сих пор в снах этот кошмар…
Эту историю Тота слышал. Однако, как сейчас, тихо, скорбно и долго она никогда не плакала.
…В тот же вечер мать улетала домой. Стоя перед зеркалом, выправив стать, она с удовлетворением рассматривала новый подарок сына – импортные сапоги.
– Спасибо, сынок… Мои как раз поизносились. Провожать меня не надо. У тебя защита. Время попусту не теряй. И честь беречь надо смолоду. Вон даже у русских так. Почитай Пушкина «Капитанскую дочь». А жениться ты можешь только на чеченке. И девушке чистой. Понятно?
– Да, нана.
– Сам найдешь или я займусь?
– Сам.
– Тем не менее надо будет обратить внимание и на мои кандидатуры. Ведь мать плохое не скажет. Разве не так?
– Так, нана, так.
