В древности, на Востоке, преступников, а может, и не преступников, в общем, людей от общества изолировали очень просто – бросали в глубокие ямы – зинданы. И все… Охраняли, чтобы не вылезли. Но не кормили, никак не обслуживали. Еда – только если местные жители что-то в яму кидали. Однако вокруг этих зинданов была такая вонь. Особенно в летнюю жару. Столько инфекций и болезней, что зачастую по просьбе тех же местных жителей с целью профилактики зинданы поджигали…
Эти мысли посетили Болотаева оттого, что он вдруг обнаружил, что и в Сибири, к удивлению, бывает очень жарко и душно, как в последние дни, и как бы инфекцию не подхватить и не заболеть… Правда, это уже конец ХХ века. В тюрьме и охраняют, и гигиену пытаются поддерживать. А вот с едой у Тоты проблем почти нет. Ведь Дада к нему в Сибирь, в Енисейск, приехала и все не уезжает… «И откуда она деньги берёт? – думает Болотаев, а следом каждый раз вспоминает, как он несколько лет назад, в начале 1994 года, чуть было не смалодушничал, мягко говоря.
…Поздней осенью 1993 года прибыл Тота домой, в Грозный. Слякоть, грязь. Тоска. Тоска во всём. Как перед концом света. Все, кто мог, из города уже убежали. Именно убежали, а не уехали или ушли. Это был побег с тонущего корабля. А вот Тота, наоборот, приехал.
Болотаев думал, что раз из города все бежали, то работу он вроде бы должен найти. Не тут-то было. Работать негде, предприятия, организации не функционируют. Республика в блокаде. Газа нет. Связи нет. Электричество с перебоями. В новой квартире, в самом центре, кое-какие признаки урбанизации ещё временами бывают, но в целом фон печальный и новости: то там убили, то ограбили того-то, ночью и даже днём стреляют, взрывают. И что самое страшное и невиданное доселе – людей стали воровать и выкуп требовать. В общем, анархия и только человек с оружием и бородой считается человеком, точнее, господином.
Поначалу, узнав, что Тота приехал навсегда, мать очень обрадовалась, а потом, даже если сын захочет просто выйти на улицу, у матери начинается паника, и она умоляет Тоту уехать.
– Уедем вместе, – говорит сын.
– Нет. У меня здесь театр, сцена, – отвечает мать.
– Какой театр?! – смеется сын. – Какая сцена? И где здесь зрители?
– Нет! – Мать становится в позу. – Я актриса чеченского национального театра. Я заслуженная артистка РСФСР, и если даже я с нашей сцены сбегу, то тут окончательно и бесповоротно восторжествует бескультурье и мракобесие.
– Тогда и я с тобой здесь останусь.
– Нет! – кричит мать. – Мужчинам здесь опасно. Без бороды – опасно.
– Я отращу бороду.
– Не шути… Пожалуйста, уезжай. И мне будет спокойнее.
– А ты? Одна.
– Я не одна. Театр через дорогу.
– Так в вашем театре никого нет.
– Главное – я есть! – заключила мать.
– И я буду! – твердо сказал сын и чуть погодя спросил: – Кстати, нана, а кто сейчас балетмейстер театра?
– Какой балетмейстер?! Ни балетмейстера, ни худрука, ни даже директора театра нет. Все сбежали. Отсюда все бегут.
– Но ты ведь не убежала.
– Никогда и ни за что! – привычный артистизм и в её позе, и в голосе.
Однако на сей раз эта стать быстро сникла, и она тихо продолжила:
– Сынок, тут вот какое дело. Порядка нет. Зарплаты нет. И ты прав, главное, зрителя нет. Все разбежались. Теперь чеченский театр и чеченские артисты базируются в Москве… Я их не обвиняю. Но если все убегут, то где Чечня, чеченцы, наша культура? Где театр?
– Вот видишь, а ты меня гонишь.
– Я о другом, – строг голос матери. – К великому сожалению, наш чеченский театр, впрочем, как и наш народ, сегодня разделился. Я никого не виню и ничью сторону не принимаю. Я не политик, я актриса. Но я твердо знаю, что чеченский театр, как и чеченская культура и искусство, могут быть и должны быть только здесь. В Грозном, в Чечне.
– Воистину так! – поддержал Тота мать.
– Так-то так, – согласилась мать. – Но дело в том, что среди тех, кто остался здесь, нет ни одного дипломированного специалиста.
– Так, я окончил институт культуры.
– Именно. И вот что я думаю, точнее, это просьба оставшегося коллектива. Без дипломированного специалиста нас не признают. Мы тебя на общем собрании выберем и утвердим в качестве художественного руководителя театра. Всё оформим, а потом ты как бы уедешь в командировку.
– Нана, – перебил её Тота. – Какая ты умница! Давай начнём, а с командировкой посмотрим.
Наверное, интереснее – в творческом плане – периода в жизни Болотаева не было. Театр практически был парализован. А Тота вдруг его возглавил. У него после покупки квартиры ещё оставалось чуть более одиннадцати тысяч долларов, что в то время, тем более в Грозном, было внушительной суммой. И почти вся эта сумма пошла на нужды театра и актеров. Все понемногу получили зарплату. Поставили автономный котел на дизельном топливе. В театре появились свет и тепло. Тепло стало и в коллективе.
Тота начал готовить к Новому году гала-концерт с приглашением солистов из других регионов. Заодно сам стал восстанавливать свою физическую и балетную форму, втайне мечтая поставить свой сольный концерт.
Как понял Тота, не только его мать, но и весь коллектив – от сторожа и уборщицы до осветителя и солистов – болели за театр, жили им и иного смысла в своей жизни не видели.
Это был такой коллектив энтузиастов и истинных патриотов своего дела, своей нации, что Тота был поражен и заражен их энтузиазмом, необыкновенным обаянием и очарованием настоящего театра, высокого искусства и мастерства.
Благодаря Болотаеву жизнь в театре закипела, он развил такую бурную деятельность, что у него не было ни времени, ни сил, чтобы просто перейти проспект и попасть домой – поспать, поесть, переодеться. Театр стал как бы лучом света в темном царстве, куда потянулись люди, потому что по ночам Грозный без электричества погружался во мрак, а национальный театр весь в огнях, светится. Обозначен новогодний праздничный репертуар, красочную елку поставили.
Этот праздник кое-кому не понравился. Среди дня явилась толпа бородатых вооруженных людей – они громогласно объявили, что ёлка, Новый год и прочее-прочее – это христианские праздники, языческая ересь и вообще вражеская пропаганда и агитация. Ёлку свалили, игрушки растоптали.
Болотаева, который назвал это актом вандализма и мракобесием, чуть не побили и вручили повестку в республиканский шариатский суд для переаттестации.
В суд, тем более в шариатский, Тота демонстративно не пошёл. Однако ему быстренько показали, у кого власть в руках. В театре вновь появились вооруженные, обросшие, грубые молодчики. Теперь Болотаева вызывают прямо в Президентский дворец – на заседание совета старейшин. И туда Тота не хотел идти, но не только мать, но и весь поредевший коллектив театра его упросил.
