Решили. Точнее, бывший ректор решил так:
– Слушай меня… После праздников я получаю кафедру, завкафедрой. Ты там доцент, параллельно поступаешь в докторантуру. Значит, у тебя работа, комната в общежитии и московская прописка.
– Так это всё у меня было и два года назад, – без обиды усмехнулся Тота.
– Но-но-но! Как сказал классик, шаг вперед – два шага назад, – и, перехватив взгляд Тоты, произнёс: – Ты на меня обижен?
– Конечно, нет.
– За квартиру небось обижен.
– Даже не думал, – улыбнулся Тота. – Я ведь маме в самом центре такую квартиру взял.
– М-да, – грустно вздохнул профессор, – ты так говоришь, будто эта квартира не в Грозном, а в Париже или хотя бы в Москве.
Они замолчали, задумались.
– Ничего, – сказал бывший ректор. – Я тебе помогу с докторской.
– А кому ныне нужны эти степени и вообще наука?!
– Нужны. Всегда нужны! Вот увидишь! – убеждал бывший ректор, и Болотаев вновь окунулся в изучение проблем экономической эффективности нефтяных месторождений России. Правда, теперь ему не надо было особо мотаться по бескрайним просторам Сибири. Эту работу теперь исполняли молодые аспиранты и дипломники, а Болотаев делал свод, анализ и готовил конструктивные предложения в виде научных статей для различных сборников и журналов, что в итоге должно было стать основой докторской диссертации, научным консультантом которой был бывший ректор, который, в свою очередь, словно отрабатывая какую-то повинность, с особым усердием помогал Болотаеву.
Это была жизнь ученого. В условиях России начала 90‐х – это почти что нищенское существование и такой же незавидный статус, словом, неудачник.
В прежние времена Болотаев и представить не мог такую унылую жизнь, без страсти и азарта. Да, видимо, побои в родном городе, особенно последние, вроде бы окончательно и бесповоротно вышибли из него всякую прыть и искру. Даже его шеф удивлен:
– Что-то с тобой случилось. Тота, я тебя не узнаю. Какой-то ты стал грустный, тихий.
– За маму волнуюсь. В Грозном всё хуже и хуже.
– Ну вывези ты её оттуда.
– Не едет. Ни в какую… Говорит, что там её дом и она обязана его украшать.
– М-да, – тяжело вздохнул профессор. – В такой ситуации одно спасение – наука!
– Кому она нужна?! – грустен голос доцента.
Однако, когда он в руки взял даже на вид очень солидную монографию «Эффективность нефтяных месторождений Западной Сибири», стало весьма и весьма приятно, и почувствовал он себя достойно, к тому же его фамилия была первой.
– Как-то неудобно, – сказал Болотаев шефу.
– Всё верно, – постановил бывший ректор. – По алфавиту вначале буква «Б», а потом «Н» – Никифоров. А если по-серьезному, то ты ни разу нюни не пустил и даже не упомянул об отобранной квартире, а тем более о трудах в торговом центре. Так что это маленькая компенсация. К тому же тебе докторскую защищать. – И после паузы: – Ты её матери пошли.
Так Тота и сделал, хотя и думал, что мать вряд ли поймет значение и тем более содержание книги. Однако реакция матери была неожиданной.
– Вот это дело! Вот это молодец! – говорила мать, а потом, после паузы, уже вполголоса: – Тота, пришла весточка: в старой квартире, что в микрорайоне, нас затопили… В общем, там я увидела этот допотопный чемодан. Той девушки.
Она замолчала, и Тота молчит, не знает, что сказать, и если бы мать спросила, что он там делает или зачем привёз, он бы стал говорить, что её отец чеченец и в её уголовном деле так и написано, что она по национальности чеченка, и только поэтому и так далее. Но мать после паузы также тихо и, как показалось Тоте, очень участливо поинтересовалась:
– Она ещё в тюрьме?
– Да, – ответил сын.
– Дала Iалаш йойла иза!
[12]
* * *
По правде, отношение Тоты к Даде было, как и прежде, неоднозначное. Он питает к ней симпатию. Вместе с тем её судьба, её проблемы, к тому же и её пораженное лицо. Словом, у него и без неё жизнь нелегкая, но он теперь понимает, что они по жизни уже повязаны, а после последней встречи в Котласе он всё чаще и чаще вспоминает Даду с щемящей тоской.
Тем не менее всё это как кратковременные эмоции, чувственность, страсть и жалость. Жалость оттого, что он понимает: у неё никого нет и вся перспектива её жизни мечтается, если можно так сказать, с ним. Вот это его и пугает, поэтому он особо с ней и не идет на контакт, да и она его особо не донимает, а тут этот чертов чемодан и вопрос матери, будто из-за него она до сих пор в тюрьме.
«Это обстоятельство непреодолимой силы», – сам себя попытался успокоить Тота и вновь, как и прежде, почти что об Иноземцевой забыл, как забывают о старой, любимой, но уже изношенной вещи, закинутой до особого случая в глубокий подвал, и это почти всегда – навечно, хлам…
Но Дада по-своему боролась за эту жизнь, и вот одна знакомая из торгового центра специально пришла в академию:
– Тота, вас искал мужчина. Сказал, что он капитан из Котласа. Вот телефон. Очень просил позвонить. Жизненно важное дело. Так и сказал.
«В тот раз – телевизор, а теперь, наверное, холодильник нужен», – подумал Тота.
Да ныне он сам еле-еле сводит концы с концами. Однако не позвонить Тота не смог, и то, что он услышал, как и всё, связанное с Дадой, было потрясением:
– Иноземцева беременна.
– Что?! – изумился Болотаев.
– Ваша землячка беременна.
Это было так неожиданно, что Тота очень растерялся, и вновь спросил:
– Что-о-о?!
– То, что она беременная от вас, – был жесткий вердикт и такое же продолжение: – Иных вариантов нет и не могло быть. – Голос в трубке по-военному четкий, грубый, но к концу тон явно спал. – Если здесь родит, то ребенок, как и когда-то мать, попадет в местный детдом, при зоне… Понятно?
Болотаев молчит. Он даже не знает, что произошло, а в трубке вновь жесткий тон:
– У неё никого нет, а вы…
– Что я должен делать? – промямлил Болотаев и следом: – Вы можете мне помочь?
– Уже помог, уважая её. А вытащить её отсюда поможет тот, кто и до этого организовал вам роскошную встречу.
– Вы сказали «вытащить»? – удивился Тота. – В смысле – из тюрьмы?
– Разумеется.
– И сколько это стоит?
– Это стоит, – был грубый ответ.
Не только содержание, но и тон этого капитана-надзирателя взбесил Болотаева. И первая мысль была, что этот уголовный мир в сговоре и пытается развести его, как фраера. В то же время образ Дады, той Дады, которую он знал, никак не вписывался в эти умозаключения Тоты.
