– Понял, шеф, – согласился Тота. – Тогда по вашей теории и как описано в классической литературе, скажу так – дорогой Николай Васильевич, не учите жить, помогите материально.
– Что, опять женщины, гулял?
– Прошу вас, в долг, – кивнул Болотаев.
В «Метрополе» Тота боялся случайно встретиться с Ибмас, а официант сообщает:
– Мадам Ибмас только что выехала в аэропорт. Ваш долг погашен.
– Как погашен? Кем погашен?
– Погашен. Вот ваши часы. Вот вам письмо: «Уважаемый Тота Болотаев! Подойдите, пожалуйста, к господину Бердукидзе. Вам помогут с визой и билетами. А. Ибмас».
Через неделю в Цюрихе его встречала Ибмас. Прямо из аэропорта она повезла Тоту к Цюрихскому озеру. Погода была пасмурной, шёл моросящий дождь. Прямо у пристани небольшое стеклянное кафе – почти пустое: только парочка туристов и одна пожилая дама, к которой Ибмас подвела Болотаева.
– Моя мама.
– Елизавета, можно просто Лиза, – протянула холодную костлявую руку.
Амёла посидела с ними недолго:
– Мне надо на работу. Мой банк здесь рядом. – Она поцеловала в щёчку маму. – Через час приду.
Тота и мать Ибмас долго провожали её взглядом. У поворота, где она уже скрылась бы из вида, Амёла оглянулась и помахала на прощание рукой.
– Славная у вас дочь.
– Да, – улыбнулась Лиза и вдруг сказала: – Не похожа на меня.
– Как же, похожа, – возразил Тота. – Особенно глаза.
– Ну, глаза, – всё же довольна мать. – Я дочь репрессированных немцев. Выросла в неволе. У нее, слава Богу, этого не было.
– Во время ссылки в Казахстане вы жили вместе с чеченцами?
– Да. – Лицо Лизаветы стало строгим и печальным. – В связи с этим я вас и позвала. Спасибо, что откликнулись. Однако у меня к вам одна нижайшая просьба: дочери – ни слова. Я думаю, что моя дочь так воспитана, что не будет вас донимать вопросами. А если даже спросит, я прошу вас обходить эту тему.
– Почему? – удивился Тота.
– Потому что лучше ей не знать… Она у меня одна. Совсем одна. И я так боюсь.
Подошёл официант, сделали заказ.
– Знаете, зачем я вас позвала? Это просто удивительно. Из тех книг, что вы мне подарили, был роман «Седой Кавказ», и там фамилия главного героя Самбиев. А вы не знаете этого автора? – спросила Лизавета.
– Только по фото. Лысый. Высокий. А что?
– То, что я вам сейчас расскажу, я никому никогда не говорила. Боялась. И сейчас боюсь. Но вам вкратце расскажу. Только никому не говорите, и особенно дочери, ни слова.
– А почему?
– Поверьте, это будет мешать ей в жизни. Она станет, как и я, бояться… Я могу вам доверять?
Тота повел плечами.
– Как только дочка сообщила мне о вас, я всё время о вас справлялась. У меня уже был в сознании ваш образ, но, увидев вас, мне стало совсем спокойно – вы типичный нохчо.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся Тота. – Сможете доверять?
– Смогу. – Она тоже улыбнулась. – Теперь должна и хочу хоть кому-то поведать.
* * *
…Я родилась под Саратовом. Моя настоящая фамилия Крюгер. Елизавета Крюгер. Сейчас я – Лиза Ибмас.
Мой отец был военным. Ещё до войны, в 1940 году, его по доносу арестовали и судили, как немецкого шпиона. Если честно, то я его судьбы не знаю. Правда, моя старшая сестра Вика говорила, что он написал заявление на имя Сталина. Был направлен в штрафной батальон, где и пропал в сентябре 1942 года бесследно.
За год до этого, в сентябре 1941 года, вышел Указ о переселении всех немцев в Сибирь и Казахстан. На момент высылки в нашей семье было пять человек – бабушка, мама, старший брат, сестра Вика, на два года старше меня, и я, на тот момент мне шел десятый год.
В товарных вагонах, без удобств, без еды и воды, нас везли более двух недель. В пути умерла бабушка. Это был очередной, очень страшный удар, потому что бабушка была нашей крепостью – мудрая, стойкая, выносливая. Но этот ужас её сердце не вынесло.
Нас довезли до Усть-Каменогорска. Кругом были шахты, в том числе, как позже выяснилось, и урановые, на которых в основном трудились заключенные, почти все – политические. Прямо в степи, рядом с зонами и между горами рудных отходов, мы, несколько сотен привезенных немцев, стали строить жилища, что-то типа землянок.
Наш брат сразу же по прибытии был задействован в трудармию, то есть тоже на рудники, где он вскоре погиб. По официальной версии, попал под обвал. Наша мать в это не верила, говорила, что его уголовники ритуально-показательно казнили, как фашиста.
– Всего этого наша мать не вынесла, – продолжала свой рассказ Елизавета, – мы с сестрой Викой стали сиротами, и, наверное, мы бы не выжили, но нас после смерти матери определили в местный детский дом. Мне было очень тяжело, а вот Вика приспособилась. Она как-то быстро вытянулась, повзрослела. В отличие от меня она, как и наша мать, высокая, стройная.
– Как ваша дочь, – выдал Тота.
Елизавета загадочно улыбнулась.
– Нет. Может, внешне Амёла на Вику и похожа, но характер… Нет, Вика была очень шустрая. Впрочем, я её никогда и ни в чём не осуждала и не осуждаю. Мы с детства такое пережили, столько потеряли и повидали, а потом в этом большевистском интернате нас так воспитывали и учили.
Тут Елизавета по-стариковски печально вздохнула и после небольшой паузы тихо продолжила:
– В общем, многого не расскажешь и даже из памяти хочется вышвырнуть, хотя и не получается… Это было в начале 1945 года. Война шла к концу. Победа была не за горами, хотя эта победа была как бы над нами – немцами. Хотя, если по правде, в нашем детском доме были дети разных национальностей, но нас воспитывали строго в духе интернационализма, и не дай Бог кто-либо открыто мог к нам пристать, как к немцам, потому что главная немка – это Клара Цеткин и Роза Люксембург, а Гитлер – фашист.
Так продолжалось до тех пор, пока вместо прежнего директора – женщины – пришёл новый начальник – фронтовик. Здоровенный, вечно хмельной и дурно пахнущий военный, который жизнь всего детского дома перевел на военный режим, так что всюду стали ходить строем, а комнаты наказания стали настоящими карцерами.
Жизнь в детском доме и так не сладкая. А представьте, что стала ещё хуже. Только Вики это почему-то не коснулось. Она всегда была сытой и меня тайком от всех подкармливала. И вот как-то она мне сказала: мол, я уже взрослая девочка и повела меня к начальнику.
… Мне было больно. Отвратительно. Я плакала. Пыталась кричать, но Вика зажимала мне рот. Через неделю Вика вновь предложила полакомиться тортиком. Я её искусала. Меня посадили в карцер. И я бы в нём, словно в ледяном гробу, умерла бы от страха, но Вика меня освободила и вновь повела к начальнику…
