Почти год ушёл на переписку и оформление документов. Было несколько вариантов выезда. Вика очень просила, чтобы я приехала в Ленинград. Я не поехала. И вообще не хотела, чтобы кто-то посторонний знал, что есть Самбиев и так далее, что мы выезжаем.
– А что значит «Самбиев и далее»? – вдруг перебил Болотаев.
Наступила долгая пауза. Елизавета отвела взгляд, снова выглянула в окно. Долго вытирала увлажнившиеся глаза, потом, не отвечая на вопрос, продолжила:
– В то время в Москве был открыт немецкий координационный пункт, который помогал репрессированным землякам. Было несколько маршрутов поездки в Германию. Я почему-то выбрала так называемый «южный», через украинский Ужгород, где мы прошли регистрацию и проверку, и всё вроде бы было хорошо. А потом граница. В нашей группе было семь человек. Все немцы, кроме Самбиева. Пограничники взяли все наши семь паспортов на проверку. Пропускали по-одному. Я прошла третьей…
Я покинула территорию СССР. Сколько я об этом мечтала, ждала, страдала. Я думала, что счастью моему не будет предела. Но, увы, радости не было, потому что Самбиева не выпустили.
Я хотела вернуться, я попыталась вернуться, но пограничники предупредили меня, если я переступлю границу, то, чтобы вернуться обратно, нужно будет новое разрешение, новые документы. Мои попутчики – немцы – схватили меня, шептали на ухо: «Не глупи». Я видела издали Самбиева. Что он кричал, не было слышно. Но он махал рукой, мол, уходи.
– Амёла его дочь? – перебил рассказчицу Болотаев.
– Нет, нет, нет! – замахала руками и крикнула Елизавета так громко, что даже работники кафе обернулись. – Простите. – Она вся съёжилась, как бы пытаясь спрятаться.
Через некоторое время Тота нарушил молчание:
– Вы Самбиева больше не видели?
– Нет, – вновь заплакала и вновь продолжила: – В общем, сбылась моя мечта. Каким-то чудом я оказалась в Западной Германии, вроде бы осуществилась моя давнишняя мечта, и я всегда представляла, какое это будет счастье и ликование, но всё было совсем наоборот. Всё оказалось иллюзией и обманом. Просто так большевики меня не отпустили и никого не отпускали. Ни один день, ни один час на Западе я не почувствовала себя ни свободной, ни счастливой, ни довольной собой. Душа болит. Совесть мучает, потому что часть своего сердца, моей любви и всей жизни навсегда осталась там. И я себя до сих пор корю – надо было вернуться, но я не смогла этого сделать и никогда не смогу – я боюсь большевиков.
– Теперь-то большевиков нет и СССР нет, – сказал Тота.
Елизавета еле заметно улыбнулась или ухмыльнулась:
– Это вам так кажется, что их нет. Эта бацилла всеобщего равенства, а точнее, всеобщего насилия ещё долго будет над планетой летать, и этот вирус коммунизма просто так не исчезнет.
Она задумалась, а Болотаев не выдержал:
– А что в Германии?
– В Германии я должна была прибыть в Кёльн и там встретиться с нашим родственником, который и сделал мне приглашение. Про этого «родственника» я узнала через Вику, а старшую сестру я, скажем мягко, остерегалась, и поэтому я в никакой Кёльн не поехала, а подошла к первому полицейскому и просто сдалась. Я рассказала всё как есть. Ничего не утаивала и даже поведала о своем позывном «Цыпленок». Нельзя сказать, что меня в Германии встретили с распростертыми объятиями. Даже были моменты, когда меня хотели депортировать, а может, просто пугали. Были и такие моменты, когда я сама хотела уже вернуться в СССР и, скорее всего, вернулась бы, да родилась дочь.
«От кого дочь?» – хотел было спросить Тота, но еле удержался, а Елизавета об этом не сказала ни слова, а продолжила:
– С момента появления – Амёла как эликсир жизни! Она во многом меня успокоила, избавила от многих треволнений, и уже забота о ней стала смыслом моего существования. Мне всегда кажется, что Амёла – это божественный дар за все мои тяготы. Как только она появилась, моя жизнь в Германии наладилась. Меня отправили на юг, под Мюнхен. Вначале была комната, а потом выделили отдельную квартиру. Вскоре я сдала экзамены по специальности, и мне выдали местный сертификат лаборанта-химика в одном из подразделений завода «Мерседес».
Вроде время всё лечит, и наша жизнь потихоньку налаживалась. Я уже стала строить планы на будущее, а для этого уже давно я поменяла свои имя и фамилию. Даже сделала операцию по изменению лица, лишь для того, чтобы вернуться в Советский Союз для поиска Самбиева. Но случилось ужасное.
Если бы мне позвонили или на улице или в кафе кто подошёл, то я бы, наверное, не так среагировала. А сделали нагло и вызывающе, по-сталински. Неизвестно, как проникли в мою квартиру, которую я тщательно запираю и на комоде, у фото дочери оставили конверт: «Цыпленок, здорово устроилась. Молодец. Скоро выйдем на связь. И дочка славная – тоже будет «Цыпленок».
У меня случился нервный срыв, но я смогла набрать нужный номер телефона. В Советском Союзе меня бы просто бросили в психушку, а в Германии стали лечить, помогать, при этом – и дочь всегда была рядом. Чтобы больше меня не нашли, меня перевозили из одного места в другое. В конце концов мы оказались здесь, в Швейцарии.
К счастью, с тех пор о «цыпленке» не напоминали, хотя этот страх так и не покинул меня, а весточка из СССР была. Где-то в середине семидесятых по линии спецслужб мне сообщили, что через министерство иностранных дел сделан официальный запрос по поиску наследников. Оказывается, Вика тяжело заболела и перед смертью, заверив в нотариальной конторе, написала завещание на моё имя, своей единственной сестры.
Кстати, где-то за год до этого я во сне увидела Вику. Очень жалкая, худющая, несчастная… Утром я пошла в церковь, поставила свечу, и простила её и всех, и у всех сама попросила прощения.
А наследство у неё оказалось внушительным – не только дача и две большие квартиры, но и коллекция дорогих картин, драгоценностей. Я наотрез отказалась… Хотя мы нищие. Всю жизнь в казенных домах. А теперь, к счастью, вот доченька выросла. Вся в делах. Теперь полегче. Мы арендуем очень хорошую квартиру. Дочка славная. У меня на старости лет всё есть. Вот только одного я боюсь: по работе ей очень часто приходится летать в Россию.
– Да не бойтесь, – попытался её успокоить Тота. – Россия нынче не та.
– Да? – Она по-старчески мило улыбнулась, но потом её лицо вновь стало печальным. – Я слежу за ситуацией в России и вижу, что не всё так радужно, как вы думаете.
– Почему?
– Да хотя бы потому, что Сталина до сих пор по доброму вспоминают.
– Это есть, – согласился Болотаев и спросил: – А дочка так хорошо знает русский язык от вас?
– Да. Я всю жизнь думала, что Россия по-европейски изменится и мы вернемся в Россию… Я должна была поехать в Россию. Сколько раз пыталась и билеты покупала не раз. Но в последний момент страх сковывал меня, и я отказывалась от поездки. До сих пор мне снятся страшные сны про детский дом. На всю жизнь вселили в меня этот страх. И избавится от него не могу. Вот такое было крепкое и стойкое советское воспитание. Взращивали «цыпленков» – рабов.
