– Болотаев, выбирай, – матерясь, рявкнул караульный.
– А с двумя нельзя? – спросил с ехидцей кто-то из сокамерников. Раздался дружный хохот.
– Нельзя, – в том же тоне ответил надзиратель, – он с двумя не справится. Бабы дородные!
– А вы одну себе возьмите, а ещё лучше – нам.
Тут Болотаева «заклинило». Вначале он кинулся с кулаками на сокамерников, а потом, когда вошли надзиратели, чтобы их разнять, он и их обматерил. После такого бьют, бьют нещадно, и сажают на пару недель в карцер, который явно укорачивает жизнь на пару лет, если не навсегда.
Однако после появления адвоката из Швейцарии ситуация вокруг Болотаева кардинально изменилась. Даже ситуация в самой зоне изменилась. Стало спокойнее, тише, кормить стали лучше. И, самое главное, начальник зоны преобразился, стал тише, степеннее, не орёт и постоянно трезв. Именно сам начальник ожидал Болотаева, когда его вывели из камеры в коридор.
За время отсидки Тота уже достаточно изучил всю зону, однако на сей раз его повели совсем не туда, где карцер и бьют. Небольшая, но чистая камера. Видно, что здесь только что наводили порядок.
– Болотаев, – говорит начальник, – роль нищего бедолаги ты отлично сыграл.
Тота молчит, не понимает, а начальник закурил и как бы вслух размышляет:
– Понимаешь, я жену твою увидел – это Дада со шрамом, в твою басню окончательно поверил. Но вдруг в этой дыре – вся Швейцария, твоя подружка иль кто она тебе? А этот адвокат?! Слушай, он, наверное, и президента нашего знает?
Начальник замолчал. Докурил. Бросил окурок в коридор и продолжил:
– Болотаев, я тридцать лет в этой системе и последние двадцать именно здесь. Я вижу всех зэков как сквозь рентген, но ты?! Ты настоящий артист.
– О чём вы, товарищ начальник?
– О бабках… Представляю, сколько их у тебя!
– А я не представляю, о чём вы?
– Ха-ха. Да ладно. Теперь мы в одной лодке.
– В какой лодке, товарищ подполковник?
– Не подполковник, не подполковник, а вот, – начальник достал из внутреннего карманы погоны, – уже полковник! Приказ уже в крае, в Красноярске… Ты знаешь, – он по-панибратски хлопнул Тоту по плечу, – я даже не ожидал и не верил, что этот твой швейцарский адвокат такое сможет.
Он вновь закурил и вдруг выдал:
– На тебя тоже в край уже бумага пришла.
– Какая бумага? – встрепенулся Болотаев.
– Секрет… Но уедем отсюда вместе. – Он широко улыбнулся. – Жена всю жизнь пилила – сибирский валенок. А меня в Москву. В главк… как ценного специалиста, полковника! Понял?
– Так точно, гражданин начальник!
– То-то. Ты ещё в моих руках. И дело ещё не сделано…Да и до последнего я не верю вам и этому адвокату.
– А что не верите, ведь полковника дали?
– Полковника я так и сяк через год-полтора бы и без помощи этого швейцарского жида получил бы.
– А вот тут вы не правы, товарищ полковник, – делая ударение на последнем слове, выдал зэк. – Адвокат-то русский, к тому же сибиряк. И вроде из этих мест. Просто вы об этом не знаете.
– Знаю. Всё знаю и обязан знать, – жестко отрезал начальник. – Ладно. Хватит сюсюкаться. С кем завтра свидание? Через неделю только можно второе.
Вновь Тота задумался. Ему по делу надо встретиться с Амёлой. К тому же Амёла Ибмас ведь не может здесь столько времени быть, а к ней все вопросы, и он твердо сказал:
– Выпишите пропуск Даде Иноземцевой.
– Иноземцевой нет. Есть Дада Болотаева.
– Болотаева? Вот ей и выпишите… Вначале ей.
Полковник внимательно вгляделся:
– Ты что, плачешь?
Он плакал. Он вспомнил мать… Защемило сердце. Невероятная боль… Это был вечер 21 октября, а в Грозном уже обед. Матери уже не было. Он это ощутил. И поэтому захотел увидеть вначале Даду… Однако Даде в гостиницу позвонили. В ту же ночь она выехала в Красноярск, в аэропорт. На следующее утро, на заре, вслед за ней в Красноярск умчалась и Амёла. Тота об этом ничего не знал. Для него эта ночь была длиннее прошедшего года. Эти десять часов утра никак не наступали. И его заранее должны были как следует перед свиданием подготовить, подчистить.
Ничего нет. В этом отсеке зоны – гробовая тишина. И как бы медленно время ни шло, оно неумолимо. В десять часов вдруг зашипел динамик:
– Don’t cry for me Argentina!
Что угодно Тота ожидал, но только не это. Он вспомнил Амёлу Ибмас. Альпы. Санкт-Мориц, Швейцарию. И в этот момент раскрылось окошко в камеру.
– У меня свидания не будет? – бросился Тота к двери.
– Послание, – именно так почему-то сказал надзиратель и быстро закрыл окно.
По деловому строгий конверт швейцарского банка:
«Дорогой Тотик!
Я так написала, потому что ваша жена Дада только так вас называет и ваша мать, она говорит, так вас зовет. Но для меня вы отныне и навсегда Тота Алаевич.
Накануне вечером Дада срочно выехала в Красноярск, оттуда в Чечню. Был звонок. Вроде дети заболели. Простудились. Но вы не волнуйтесь. Дада – замечательная женщина, и как только она долетит, всё станет нормально.
К сожалению, я не смогу с вами увидеться. Тоже позвонили из банка. Срочно должна вылететь. Вот-вот за мной должна приехать машина.
Знаете, Тота Алаевич, до сих пор моя жизнь делилась на две части. А знаете, где водораздел? Был водораздел. Помните Альпы? Снег. Много снега. Мы в высокогорной небольшой гостинице. Вихрь, ураган чувств унес нас на вершину блаженства. Лавина перекрыла дорогу, снесла электростолбы. Мы застряли. Света нет. Тепла нет. Воды нет. Даже чая теплого нет. И так двое суток… И вдруг посреди ночи включился свет и из радио в маленьком фойе нашей гостиницы послышалась мелодия «Don’t cry for me Argentina!».
Нас, вместе с работниками, было человек десять в этом отеле. И мы все разом, словно было воззвание, вышли в холл и хором стали подпевать: «Don’t cry for me Argentina!»
Казалось бы, что такое двое суток в горах?! Однако для нас с вами это были не простые сутки: я не предупредила одинокую, больную мать. Ничего не сказала в банке и нарушила планы вечеринки в Санкт-Морице.
У вас ситуация была ещё хуже. Война! Во всех смыслах война. Но мы плюнули на всё… Однако мы, точнее я, до конца не пошли. Я испугалась. Вас испугалась! Ибо я знала, все мне говорили, какая я бесшабашная, рискованная, смелая. Но вот рядом с вами мне было очень приятно, но страшно. И когда вы меня, и не один раз, позвали с собой, звали замуж, я испугалась. А вернее, сослалась на одинокую мать – не могу бросить.
А когда я приехала домой, проводив вас в аэропорту, мать меня спросила:
