– Тогда почему Guardia di Finanza пришла с проверкой в третью по счету, кожгалантерейную, компанию? – спросила Гриффони.
Вианелло вызвался это объяснить:
– Они отказались платить Гаспарини и выгнали его. Зато у него появился аргумент на будущее: вот на что я способен, если не заплатите.
– Клаудиа, – терпеливо произнес Брунетти, – я не пытаюсь ничего тебе навязать, просто прошу: посмотри на это как на возможное объяснение.
– А как в таком случае Гаспарини находил себе новое место? – спросила она. – Особенно если он шантажист.
– На старой работе были готовы на все, лишь бы от него избавиться, – ответил Вианелло. – Лучший способ – дать хорошие рекомендации и расхвалить человека до небес, лишь бы поскорее сбыть его в другие руки.
– Похоже, вы оба спятили, – отрезала Гриффони.
Мужчины вытаращились на нее, но Брунетти продолжал надеяться на волшебную силу убеждения:
– Только потому, что не соглашаемся с тобой? Клаудиа! – И, когда возражений не последовало, он добавил: – Провизор для Гаспарини – всего лишь еще один объект для шантажа, как и бывшие работодатели.
– Я все еще жду доказательств, что это именно так, – сказала Гриффони.
Вианелло не выдержал:
– А не поговорить ли нам о дотторе Донато? – Он потряс стопкой бумаг. – Ведь кажется, что он достойный, честный человек, который усердно трудится всю свою жизнь…
От его коллег не укрылось, какой упор он сделал на слове «кажется».
– Но ведь придумал же он эту схему с купонами! Синьорина Элеттра нашла регуляторную базу для фармацевтов. Им позволено делать тридцатитрехпроцентную надбавку к стоимости лекарств, но не больше. А вот на косметику они ставят такую цену, какую захотят. Она даже отыскала аптеку с накруткой в семьдесят процентов!
Брунетти посмотрел на Гриффони.
– Подумай, насколько выгоднее продавать косметику, чем лекарства. – И после паузы добавил: – Гаспарини бухгалтер. Какими бы запутанными ни были рассказы его тетушки, схему с купонами он бы сразу раскусил.
Вианелло, намного более спокойным тоном, посматривая то на Брунетти, то на Гриффони, произнес:
– У синьоры Гаспарини накопилось купонов на тысячу с лишним евро. Она брала их довольно долгое время, как и ее подруга, синьора Ламон. А выгодно это Донато.
На этот раз Гриффони не стала возражать. Она смотрела перед собой невидящими глазами, и Брунетти подумал, уж не прикидывает ли она примерную сумму месячной выручки Донато от продажи купонов.
Брунетти с Вианелло переглянулись и дружно решили промолчать.
Медленно, словно каждое слово давалось ей с трудом, Клаудиа проговорила:
– Действительно, в интересах Донато, чтобы Гаспарини молчал.
До согласия было далеко, но как версию Гриффони готова была это принять. Она снова затихла и только через пару минут спросила:
– А кто-то из вас подумал, что произойдет, если Матильде Гаспарини обратится в суд или попытается дать свидетельские показания? Божий одуванчик с болезнью Альцгеймера и Паркинсона. Хороший адвокат сотрет обвинение в порошок. – Она стала загибать пальцы, перечисляя возражения: – Все, что у вас есть, – это показания потерявших связь с реальностью старушек. Или стариков. Еще имеются купоны с именем синьоры Гаспарини и ее туманный рассказ о двадцатипроцентной надбавке. И никакой связи между Гаспарини и Донато. Еще есть коллега доктора Донато, пересказывающая слухи, которые о нем ходят. Если вы думаете, что этого хватит для обращения в суд… Что ж, удачи!
Вианелло эта речь, кажется, слегка отрезвила.
– Но в случае с Гаспарини у нас нет других подозреваемых с мотивом.
– И это не было ограблением, – напомнил Брунетти.
В комнате снова стало тихо. Брунетти отметил про себя, что небо потемнело и на город быстро наползает ночь. За окном вдруг завыл ветер, и в саду за оградой, по ту сторону канала, с деревьев посыпалась листва. На верхнем этаже дома, на крайнем справа окне захлопали ставни – шумные свидетели его постепенного обветшания.
– И к чему мы пришли? – наконец задал вопрос Вианелло.
– Его жена наверняка все знает, – сказала Гриффони.
– Откуда такая уверенность? – усомнился инспектор.
– Твоя бы знала? – последовал убийственный вопрос.
Инспектор засмеялся, и ситуация разрядилась.
***
– Как вы смеете говорить так о Туллио?! – воскликнула профессоресса Кросера.
Она согласилась принять полицейских на следующее утро, с холодной вежливостью поздоровалась и пригласила в квартиру. Брунетти решил, что им не стоит идти втроем, и Вианелло не стал возражать. Профессоресса проводила визитеров в гостиную.
Ее муж, начала объяснять она в ответ на вопрос Брунетти, человек спокойный и серьезный, главное для него – семья и, – тут синьора Кросера помедлила, напряженно посматривая то на одного, то на другую, – его страсть к велосипедному спорту. В студенческие годы Туллио даже участвовал в Giro d’Italia
[84], но понял, что способностей для профессионального спорта у него недостаточно. Он ездит до сих пор, держит три велосипеда в гараже в Местре и минимум один выходной еженедельно, в любую погоду, тратит на дальнюю поездку и домой возвращается усталый и успокоенный.
Все это было настолько естественно, что Брунетти стоило труда перейти к следующей теме – извилистому карьерному пути синьора Гаспарини. Хотя и с некоторым смущением, он все же спросил, почему ее супруг так часто менял место работы, и профессоресса сказала, демонстрируя первые признаки раздражения, что звучит это так, как будто его могли уволить за некомпетентность или нарушения.
– Хотелось бы исключить эту вероятность, синьора, – серьезно ответил Брунетти. – Не некомпетентность. Нарушения.
В литературе персонаж часто «открывает рот от изумления», и сейчас это наяву случилось с профессорессой Кросерой. Она застыла на несколько секунд, а потом спросила: «Как вы смеете говорить так о Туллио?!» – и хотела что-то добавить, но ее душил гнев, и она закашлялась, прикрыв рот рукой. Лицо у нее покраснело от ярости.
Гриффони, которая не проронила ни слова, пока коллега задавал вопросы, услышав его последнюю реплику, зажмурилась от стыда. Теперь она сидела очень прямо, с каменным лицом, ни на кого не глядя.
Профессоресса Кросера закрыла глаза и – в иных обстоятельствах это выглядело бы мелодраматично – схватилась за сердце. Брунетти только теперь услышал, что в комнате тикают часы.
Они отсчитали не меньше ста секунд, прежде чем профессоресса открыла глаза и посмотрела на полицейских.
– Я расскажу вам об этом, а потом вы уйдете из моего дома, оба! Больше не пытайтесь со мной связаться. Разговаривать с вами я буду, только если этого потребуют в суде.
