– Ничего, кроме пальто и шарфа? – спросила Гриффони.
– Ничего.
Брунетти шагнул в сторону, остановился, потом развернулся так, чтобы видеть ее лицо, рукой при этом сымитировав колыхание шарфа. Женщина, которая в это время как раз подходила к входу со стороны кампо, странно взглянула на них и скрылась внутри.
– Он просто стоял там и смотрел?
Брунетти кивнул.
– А потом повернулся и перешел по мосту на другую сторону.
Гриффони глянула на ближайший мост, словно пытаясь представить себе эту сцену.
– Пойдем и поговорим с ней?
Брунетти провел свою спутницу через внутренний двор, наполненный тем особым запахом земли, которая вот-вот откроется весеннему обновлению. Пока они шли по территории больницы, он, разрешив ногам следовать по серпантину памяти, рассказал Гриффони то немногое, что знал о потерпевшей: она учится в парижской консерватории, в Венеции – на каникулах и репетирует в театре, благо ее отец принадлежит к местной оперной труппе.
– Она хорошо поет? – спросила Клаудиа.
– Ее отец наверняка так думает.
Брунетти задумался. Между Франческой Сантелло и Флавией Петрелли могла быть какая-то связь. Возможно, но маловероятно. Обе – певицы; с обеими произошла неприятность, хотя в случае с девушкой, надо признать, это слишком мягко сказано. В конце концов он решил высказать свою догадку – хотя бы поймет, как это выглядит со стороны…
– Флавия Петрелли похвалила ее исполнение, и кто-то мог это слышать.
Клаудиа остановилась как вкопанная.
– Пожалуйста, повтори еще раз!
– Один из поклонников синьоры Петрелли, предположительно, приехал следом за ней в Венецию, – медленно произнес Брунетти, подбирая слова. – И забрасывает ее цветами. Это началось в Лондоне, продолжилось в Санкт-Петербурге, а теперь здесь, начиная с премьерного спектакля, цветы в ее костюмерную доставляют охапками. А недавно вечером после спектакля она вернулась в квартиру, в которой временно живет, и обнаружила на пороге огромный букет. Причем парадная дверь дома была закрыта и никто не впускал посторонних.
Комиссар Гриффони потерла щеку, потом запустила пальцы себе в волосы и подергала прядку-другую.
– А пострадавшая девушка? Как, по-твоему, они связаны? Я пока что не понимаю.
Брунетти тоже не понимал. Логичного обоснования, которое любой нашел бы правдоподобным, у него не было. Он зашагал дальше по коридору, Клаудиа – следом за ним. Они прошли мимо больничного бара, едва взглянув на попивающую кофе клиентуру в халатах и шлепанцах.
– И я бы сказала, что посылать кому-то цветы… – Клаудиа повернулась к Брунетти, но, увидев выражение его лица, уточнила: – Ну хорошо, очень много цветов, – совсем не то же самое, что пытаться убить этого человека.
Она попыталась вложить в свои слова иронию, но получился скептицизм.
– Оба эти действия эксцессивны, – не уступил Брунетти.
– По-твоему, одно влечет за собой другое? – спросила Клаудиа тоном, которым на его памяти часто пользовались прокуроры.
Брунетти остановился.
– Клаудиа, прошу, перестань изображать из себя злого полицейского! Представь, что все это делает человек с неуравновешенной психикой, и ты поймешь, что я имею в виду.
Она уставилась на Брунетти, даже не думая соглашаться с ним.
– Когда пытаешься объединить два не связанных между собой поступка, конечно, проще всего заявить, будто их совершил сумасшедший! Не нужно даже искать объяснений. Сумасшедший, что с него возьмешь?
– О том-то и речь! – продолжал упрямиться Брунетти. – Это сумасшествие – на протяжении нескольких месяцев посылать кому-то сотни цветов в трех странах и не сообщить при этом, от кого они.
– Сотни? – переспросила Клаудиа, явно удивленная.
– Да.
– Вот как? – И после затянувшейся паузы поинтересовалась: – Ты видел эти цветы?
– Те, что были на сцене, – да. И синьора Петрелли рассказала мне, что еще как минимум десять букетов были у нее в гримерной после спектакля. И у двери квартиры, когда она поздно вечером вернулась домой.
– Ты говорил с ней?
– Несколько дней назад синьора Петрелли ужинала в доме у родителей Паолы и сама обо всем нам рассказала.
– Думаешь, она говорила правду?
Можно было бы спросить, с чего бы ему сомневаться в правдивости Флавии, но Брунетти ограничился ответом:
– Думаю, да. На свидетельства Флавии можно полагаться.
Когда комиссар связался по телефону с Фредди, тот подтвердил историю о розах, которые кто-то пронес в запертую парадную. Правда, на его взгляд, Флавии не стоило так волноваться из-за этого. «Гвидо, ну подумай сам! Мы в Венеции, а не в каком-нибудь Бронксе!» – воскликнул Фредди.
Наверное, раздражение из-за того, что Клаудиа сомневается в его словах, все-таки прокралось в голос Брунетти, потому что, когда они стали подниматься по лестнице, ведущей в кардиологию, она сказала:
– Мне не нужны подтверждения, Гвидо. Я тебе верю. И синьоре Петрелли тоже. Просто у меня в голове не укладывается, что кто-то может быть настолько…
– Чокнутым? – подсказал Брунетти.
У двери в кардиологическое отделение Клаудиа остановилась, посмотрела на него и произнесла:
– Да, чокнутым.
Брунетти открыл дверь, пропуская даму вперед. Когда они подошли к сестринскому посту, стало ясно, что медсестра, с которой он беседовал утром, все еще на дежурстве.
Она посмотрела на них и, узнав Брунетти, сказала:
– Мы подыскали для нее место в палате.
Было очевидно, что медсестра рада сообщить ему об этом: невинная жертва нападения, еще бы ее не холить и не лелеять!
– Вот и славно, – улыбнулся в ответ комиссар и, решив, что нужно объяснить, кто эта привлекательная блондинка, указал на Гриффони со словами: – Я привел с собой коллегу. Будет лучше, если при нашем разговоре будет присутствовать женщина.
Медсестра кивнула.
– Как себя чувствует синьорина Сантелло? – спросил Брунетти.
– Ей лучше. Доктор заменил обезболивающее, и теперь она не такая сонная, как утром.
– Можно с ней побеседовать? – поинтересовалась Гриффони с почтительностью, к которой красавица (если она вдобавок и умна) прибегает в общении с менее привлекательными женщинами.
– Конечно! – отозвалась медсестра. – Идемте со мной!
Она провела их по коридору, остановилась возле второй двери, открыла ее и без стука вошла. Комиссар собирался было последовать за ней, но Клаудиа поймала его за рукав.
– Дождемся приглашения, – сказала она.
Через полминуты медсестра вышла в коридор и произнесла, обращаясь к ним обоим:
