Освещение в городе поменяли лет десять назад, но Брунетти до сих пор не мог к этому привыкнуть и смириться с тем, какими светлыми стали ночи: кое-кто из его друзей даже говорил, что можно преспокойно читать, лежа в кровати, – уличного света для этого вполне достаточно. Однако тут, возле подземного перехода, по которому им предстояло проследовать к узкой улочке, ведущей к кампо Сант-Анджело, Брунетти обрадовался этой иллюминации.
Когда они вышли на площадь, Флавия спросила:
– Ты часто это делаешь?
– Что именно? Провожаю женщин домой?
– Нет. Не звонишь домой, задерживаясь за полночь.
– А, это! Паола только обрадуется тому, что сможет почитать в тишине, без помех.
– Обрадуется, что тебя нет дома? – уточнила Флавия с явным изумлением.
– Нет, ей больше нравится, когда я дома. И она, наверное, не ляжет спать до моего прихода. Но когда Паола читает, ей все равно, есть кто-то дома или нет. Она ничего не замечает.
– Почему?
Этот вопрос Брунетти задавали множество раз. Для заядлых книгочеев, таких, как они с Паолой, чтение было деятельностью, а не времяпрепровождением, и в присутствии кого-либо еще просто не было необходимости. Дети отвлекали Гвидо, и он завидовал способности жены погружаться в текст, полностью игнорируя окружающих. Конечно, большинству это покажется странным, едва ли не бессердечным, поэтому он сказал:
– Так уж ее воспитали. Паола много читала в одиночестве, это вошло у нее в привычку.
– Она выросла в том доме? – поинтересовалась Флавия. – В палаццо?
– Да, она жила там до последнего курса универа, когда мы с ней познакомились, а потом уехала заканчивать образование.
– Уехала из Италии? – спросила Флавия.
– Да.
Брунетти подумал, не поступят ли так же его собственные дети, причем уже очень скоро.
– А куда она уехала?
– В Оксфорд.
– В Англию? – Флавия остановилась, чтобы посмотреть на него.
– Не в Миссисипи, – выдал Брунетти привычный ответ.
– Что-что? – растерялась Флавия.
– В американском штате Миссисипи тоже имеется свой Оксфорд, а там есть университет, – пояснил он.
– Ясно. – Флавия зашагала дальше по улице. – Вы познакомились, и Паола уехала за границу. Надолго?
– Всего на полтора года.
– Всего?
– Курс был трехгодичный, но она уложилась в полтора.
– Как так?
Брунетти улыбнулся.
– Думаю, потому что она очень быстро читает.
Флавия остановилась возле эдикола
[64], в это время уже закрытого. Отсюда было рукой подать до кампо Санто-Стефано. Брунетти отметил, что люди на площади есть и они постоянно перемещаются. Никто не стоял с таким видом, будто ждет, не покажется ли кто-то со стороны «Ла Фениче». Совершенно нетеатральным движением Флавия повернула голову, чтобы рассмотреть памятник в центре площади и все, что его окружает.
– Вы уже привыкли ко всему этому? – спросила она, удивив Брунетти этим «вы».
– Да, наверное. Мы видим это с детства – когда идем в школу, отправляемся друг к другу в гости или возвращаемся из кинотеатра. Для нас это самая естественная вещь на свете…
– Как думаешь, поэтому вы такие?
– Кто, венецианцы?
– Да.
– А какие мы? – спросил Брунетти, ожидая услышать о пресловутой венецианской отчужденности, высокомерии, алчности.
– Грустные, – сказала Флавия.
– Грустные? – В его голосе отчетливо прозвучало изумление, а также несогласие.
– Да. Вы обладали всем тем, от чего теперь остались только воспоминания.
– Что ты этим хочешь сказать?
Флавия снова зашагала вперед.
– Я в этом городе уже почти месяц, и в барах, где люди рассказывают, что у них на уме, потому что рядом – свои, венецианцы, только и разговоров о том, как все ужасно: толпы туристов, коррупция, круизные суда, тотальное удешевление…
Они как раз подходили к палаццо Франкетти, и Флавия указала на окна: отделанные каменной резьбой ниши, свет, который, казалось, проникал в дом с другой стороны канала. Сад и само здание – за оградой, ворота были заперты.
– Думаю, здесь когда-то жила огромная семья, – сказала Флавия.
К этому моменту они уже почти обошли старинный дворец, и впереди показалась маленькая кампо у подножия моста. Флавия посмотрела на дворцы, выстроившиеся вдоль противоположного берега канала, и произнесла:
– И там тоже жили семьи.
Когда стало ясно, что сказать ей больше нечего, Брунетти направился к мосту. Уже поднимаясь по ступенькам, он задался вопросом: удастся ли ему убежать от раздражения, которое вызвали в нем слова Флавии.
Позади слышались ее шаги, мгновение – и она уже шла рядом с ним, справа, возле самых перил. Комиссар перевесил полотняную сумку на другое плечо, и внутри зашуршала оберточная бумага.
– Тебе нечего сказать по этому поводу? – спросила Флавия.
– Ничего, что может хоть на что-то повлиять. Гамбург перестал быть Гамбургом, а парижане сокрушаются, что их город уже не тот, но каждый встречный и поперечный считает своим долгом пожаловаться на перемены здесь, в Венеции. Я об этом вообще не думаю.
– Флавия! – позвал мужской голос откуда-то сверху.
Брунетти, тут же напрягшись, заступил Флавии дорогу, и она от неожиданности уткнулась ему в спину.
Оба едва удержались на ступеньках, но Брунетти успел глянуть вверх – на человека, который ее зовет. Это был Фредди, маркиз д’Истриа. В голубых джинсах, белой рубашке и темно-синем пиджаке он выглядел гораздо моложе своих лет. Фредди уже начал спускаться по мосту им навстречу. Как всегда, он просто-таки излучал здоровье и умиротворенность. Брунетти заметил, что пиджак у него на животе слегка натянулся, но никому бы и в голову не пришло обвинить Фредди в тучности: он был всего лишь robusto
[65] – еще один признак неизменно хорошего здоровья.
Брунетти шагнул чуть левее, и Флавия отпустила перила и пошла наверх, к площадке между лестничными пролетами. Фредди наклонился, расцеловал ее в обе щеки, потом повернулся к Брунетти и, словно не заметив невольного защитного жеста, тепло обнял его.
– Как приятно видеть тебя, Гвидо! Да что там, мне представилась редчайшая возможность увидеть двух любимых друзей одновременно! – Одной рукой Фредди покровительственно обнял Флавию за плечи, другой указал на церковь Санта-Мария-делла-Салюте. – Да еще в таком чудесном месте! – После секундного раздумья он добавил, уже более серьезным тоном: – Хотя лучше бы это произошло при других обстоятельствах.
