– Эй, малышня, это третий дом?
– Ага! – хором ответили мы.
– А кто у вас Рекуненко? В какой квартире?
– Ура! Бабу Рэкуненчиху арестовывать приехали, – завопил Аркашка. – Это тюремная машина, я точно знаю, в кино показывали!
– Значит, подтверждаете, что она здесь проживает? – улыбнулся дядька и показал огромные желтые зубы.
– Да! Только она на базар пошла. Или в раймаг. Я сам видел! – Аркашка пританцовывал от нетерпения.
– А собака эта твоя, пацан?
– Нет. Она общая, наша, дворовая. Ее Азой зовут.
– Ну, значит, сведения верные. Вы это, малышня, кыш по домам. Не нужно вам на это смотреть.
– На что? – не поняли мы.
– Да так. На санитарную профилактику.
Дядька неторопливо вылез из машины и стал вытаскивать откуда-то из-под сидения ружье. Мне стало дико страшно. Так страшно, что я почувствовала, как стали мокрыми мои новенькие штанишки, как перехватило до спазма дыхание в горле, а на глаза навернулись слезы. Я откуда-то знала, что сейчас произойдет. Нет, это был не милиционер, который приехал за противной бабкой, и не бандит…
– Бабушкааааа! – я заорала с такой силой, что чуть не сорвала голос. – Бабуляяяя! Миленькая, помогиии!!!
– Беги за кем-нибудь! Ну беги же! – прошептал Аркашка и толкнул меня в спину. – Чего ты стоишь и орешь как дура!
Аза ощерилась и громко, хрипло залаяла, загородив нас от человека с ружьем.
Я со всех ног бросилась в подъезд и мухой взлетела на свой этаж. Уже у двери я услышала громкий звук выстрела и отчаянный крик Аркашки, который не мог перекрыть визг нашей любимой Азы…
Когда мы с бабушкой, простоволосой, в тапочках на босу ногу, выскочили во двор, мужик уже закрывал дверь своей машины, а на снегу, прямо в грязной мартовской луже лежал и колотил по черной жиже руками воющий Аркашка. Азы не было. Моя вечно спокойная бабушка кинулась на мужика и вцепилась в его ватник:
– Ты что же, подлец, делаешь? Да я тебя на нарах сгною! Стоять! Не двигаться! Инна, беги к Ире Рахубовской, пусть срочно вызывает милицию и звонит к нам в обком.
– Да отвянь, карга старая! В твоем обкоме и одобрили весенний отстрел бродячих собак. Все документы в порядке. Вот накладная из горисполкома за подписью Власенко И. П., вот обкомовское одобрямс, за подписью Ветровой Анны Георгиевны, вот заявление гражданки Рекуненко.
Бабушка побелела, охнула, схватилась рукой за сердце и стала заваливаться на ступеньку машины, опускаясь на землю почти рядом с плачущим Аркашкой. Ее халат задрался, оголяя голубоватые худые колени.
Из подъездов выбегали встревоженные соседи. А я стояла оцепенев. Анна Георгиевна Ветрова – это была моя бабушка…
«Ничего, моя хорошая, ничего! – гладил по волосам меня дядя Боря, и глаза его ярко блестели от слез. – Бабушка выздоровеет обязательно, врачи у нас хорошие, ты успокоишься, а наша Аза будет гулять и улыбаться нам с Радуги. Все хорошие животные попадают на Радугу. А тем более в Пурим, в такой великий праздник… Давай я тебе песенку спою, и ты немножко поспишь. А потом вернется из больницы мама и все будет совсем хорошо». Дядя Боря накинул на торшер мамин оранжевый платок и негромко затянул печальным и красивым бархатным баритоном:
Тода аль коль ма ше барата
Тода аль ма ше ли натата
Аль ор эйнаим
Хавер о шнаим
Аль ма ше еш ли ба олям
Аль шир колеах
Ве лев солеах
Ше бе схутхем ани кая-я-я-м…
Сидящие рядом с ним Мирра и Анна Ароновна тихо заплакали.
А на следующий день был праздник Пурим. Утром нам разрешили проведать бабушку Аню в больнице, и мы отправились туда вместе с мамой и Аркашкой Иванченко. Тот исполнил «на бис» для всего кардиологического отделения свою знаменитую песню про «Березовый сок», я сплясала «Барыню», прочла стихотворение Маяковского «Здравствуй Нетте, ты еще живой?», перепутав название и объявив товарища Нетте гражданином и пароходом… Словом, мы сорвали бурные, продолжительные аплодисменты, хохот больных и персонала, пару яблок и несколько горстей конфет. И в этот раз, в отличие от садиковского утренника, меня никто ни за что не ругал.
Увидев, что бабушка улыбается, что она совсем не такая сине-белая, как была накануне, я почти окончательно приободрилась, и хоть злые слезы то и дело наворачивались на глаза, когда я вспоминала нашу любимую Азу, я выполнила обещание, данное дяде Боре, – думать только о хорошем и разговаривать с Азой, которая сейчас на Радуге вместе с неродившимися щеночками, как с живой. Я еще и Аркашку этому научила. И мы шли по улице Революционной, задрав головы и чуть отстав от моей мамы, и, размазывая по лицу сопли и слезы, по-взрослому передавали небесам большой привет.
Зато когда мы пришли во двор и встретили всех наших друзей, нам стало понятно, что затевается что-то интересное и очень важное…
– Значит так! – командовала старшая Уманская. – Я зайду к ней, попрошу попить воды, скажу, что родители ключ не оставили. А когда она пойдет на кухню, тут уже вбегайте все вы и лейте воду на пол.
– А она откроет ли? – засомневалась Ира Жириновская.
– Ну, мне-то откроет. Она вечно к моей маме бегает яйцами одалживаться.
Все знали, что Уманские держат в сарае трех несушек и что тетя Люба действительно делится ими иногда с соседями.
– А зачем воду лить? – не поняла я, хоть и догадалась, что наш двор затеял какую-то месть Рэкуненчихе.
– А чего она? – резонно ответила Татьяна.
– А я у Тома Сойера читала, что можно еще кошек дохлых подбросить или, например, намазать что-нибудь человеку дегтем и обвалять в пуху.
– Идея отличная, – покосился на меня с уважением Сережа Сидоренко, самый старший в нашей компании, не считая его брата, который вообще в десятом классе учился. – Только где взять дохлых кошек?
– И что такое деготь? – уточнил Аркашка.
– Не знаю, – честно призналась я. – Я могу пух принести. У нас подушек много, мама и не заметит.
– У тебя же есть дома энциклопедия, – подсказал Аркашка. – Айда узнаем, где берут деготь.
Мы всей толпой отправились ко мне домой. Мама уже убегала на работу, так как отпросилась только до обеда, но, заметив нашу компанию, притормозила:
– Чему обязаны, молодые люди?
– Тетя Люся, мы пришли энциклопедию читать! – честно заявил Аркаша. – На букву «д».
– И что вас интересует на букву «д»? – заинтересовалась моя мама.
– Ну, разное… Дятел там, дымоход, деготь…
– Деготь? – проявила мама бдительность.
– Ну да. Я говорю, что он у всех есть, а ваша Инка спорит.
