Наконец наступает Первомай, и у нас во дворе случается сразу столько событий, что пересказать их вам у меня точно не хватит времени.
Ну, во‑первых, я переболела свинкой. Это такая смешная и не очень больная болезнь, когда ты похожа на Пятачка из Винни-Пуха, потому что ровно от туловища у тебя начинаются щеки. И уже никто не скажет, что ты заморыш и худышка.
А потом, после долгих двух недель заточения, тебя выпускают на улицу, и ты открываешь ее заново.
Ты, повзрослевшая, похудевшая, но все еще с пухлыми щеками, наряженная не по погоде в теплый пыльник, гуляешь с мамой по проспекту, не заглядывая во двор, чтобы не включиться в детское бузибутерство.
На тебе длинный шарф, большая панама с тесемками, стянутыми у подбородка, и теплые ботинки. Твои друзья уже вовсю рассекают в туфлях и даже сандалиях. Тебе душно и жарко, а тут еще разгулявшееся апрельское солнце бьет прямо в глаза и щиплет веки.
Долгие две недели ты видела один только четырехугольный мир, как экран черно-белого телевизора, где в одном углу стояла твоя кровать, в другом – мамина, в третьем – твой стол и полка с игрушками, а в четвертом – тот самый телевизор, который бабушка сама перенесла из парадной залы к тебе в комнату, а дядя Вова еще долго перенастраивал антенны.
Пока ты не болела, комната была живой, и в ней то тут, то там находились замечательные вещи: старая кукла с отломанной рукой и барабан под кроватью, а у маминой постели вообще много чудесного: бусики, бумажки, коробка от курабье, куда она складывала железные бигуди, и даже книжка про Мопассана, которую она читала втайне от бабушки.
В этом же моем больничном мире, кроме мамы и собаки Линды, которую запускали на пять минут, не было ничего. Везде была одна сплошная дезинфекция. Даже куклы пахли хлоркой и еще чем-то неприятным.
Через неделю, которую ты провела в кровати с толстым компрессом на шее, в комнате, которая из твоей и маминой мгновенно превратилась в «к Инночке нельзя», тебя начинают выпускать в мир большой квартиры. Всего на полчасика. В этом мире живут, разговаривают по телефону, готовят обеды, пьют чай. Ты заново открываешь для себя высоченные книжные шкафы, бабушкин рабочий стул на высоких ножках и усатые часы, которые размахивают этими самыми усами и утробно звонят.
За этой комнатой есть еще другая, бабушкина, куда и раньше не особо пускали, а теперь и подавно. К бабушке приходят всякие начальники, а тут ты со своей свинкиной заразой.
Но это все в прошлом. Сейчас ты идешь с мамой в этом новом мире, где солнце режет глаза, где столько замечательных людей, знакомых и не очень, что не знаешь, к кому и подбежать.
Через подворотню перебегают две большие кошки с рыжими толстыми мордами. Одна – точно наша Катька дворовая, а вторая, которая в два раза больше, вероятно, новый Катькин муж. Я вопросительно смотрю на маму, потом на свой недоеденный пирожок с мясом и тихонько кыцкаю:
– Кыц-кыц-кыц.
– Инесса! – одергивает меня мама. – Куда ты? Неужели тебе одной заразы мало?
– Здравствуйте, Людмила Петровна! – слышу я вдруг бархатный, густой голос и вижу нашего сапожника дядю Леву.
К моей великой радости, дядя Лева выходит из своей мастерской, подает маме руку и начинает с ней обсуждать городские сплетни.
– Мам! Я к Беренштамам! – кричу я, вырываю руку и устремляюсь во двор…
Однако добежать до Беренштамов я так в тот раз и не успела. Замедленная, стеклянная картинка хрупкого окружающего мира, который мама построила вокруг меня, словно хрустальный дворец, внезапно разбивается на осколки, потому что я попадаю в ванильные, душистые, крепкие и трясучие объятья моей Мирры.
– Ой, моя королева-то уже гуляет! Ну, покажи шейку. Дай узелки пощупаю! – Мирра сноровисто пробегает пальцами у меня за ушами и хохочет. – Нормально все, Иннуль. Знаешь, какая у меня новость?
– Какая? – я смотрю на большую и прекрасную Мирру с восторгом и непередаваемой нежностью.
– Я замуж выхожу!
– Ух ты! Это с белым платьем и фатой?
– Ну, надеюсь. – Мирра хохочет. – Ко мне из Молдавии приехала мамина школьная подруга – Клара. Вот на похороны мамы не собралась, а тут сподобилась. И с ней ее сын – Иннокентий. Представляешь, он тоже женский врач. Высокий, красивый, умный, воспитанный. Сидел там бобылем, в своих Меренештах, до сорока лет. Как знал, что меня встретит. Айда к нам, я вас познакомлю.
– Нет, меня мама заругает. Я к тете Ане едва вырвалась.
– А где мама?
– С дядей Левой за жизнь сплетничает. Наверняка про тебя.
– Стой тут, я Люську предупрежу и вернусь!
Через десять минут мы втискиваемся в тесную комнату Мирры. На ее кровати сидит самый настоящий великан с густыми черными волосами и глазами почти такими же огромными, как у моей Мирры. Только его глаза спрятаны за малюсенькими круглыми очками, делающими его похожим на Айболита. С кухни доносится зычный голос:
– Слушайте, я понимаю, шо по кашруту и по совести сладкоголосого ребе Шлеймы рибный день – пятница. Но шо сделать, если твоей дочечке, будущей дочечке Мойре рибки захотелось прямо сейчас? Ну??? Шо ви там себе молчите, как будто я у вас спрашиваю про взносы за профсоюз – прямой убыток вашему кошельку? Заметьте, я вам не какая-нибудь тут Клара Цеткин. Я тетя Клара, родненькая мама моего сыночки, будущего мужа нашей гинекологини Мойры, простит меня Бог за эти слова из моего рта… И я таки вас туточки угощу, если ваши мамы зазра бегали по танцам и партийным собраниям…
На пороге комнаты Мирры возникает уютная толстая женщина в алом байковом халате, парчовой косынке на голове и с большим половником в руках.
– Ой, не успели сходить в синагогу, а уже нянькаетесь с дитем? А дите ж, наверное, кушать хочет? Ринок у вас далеко? Ну и шо, шо далеко! Пройдётесь!!! Для талии сильно полезно. На ринке купите мине одну небольшую рибу (можно карпа, но таки спросите у торговки, шоб не снулая), дома мы ее почистим, запотрошим и посолим. Мойра, я между скажем говоря, тебе объясняю. Брось руку Кеши, бери карандаш и записывай. Не приведи Бог, вы придете с ринка, а я труп. И шо? А не шо! Не пропадать же хорошей рибе. Мелко нашинкуешь пару штук лука и слегка обжаришь его в растительном масле до румяного цвета старой ассигнации. Ну, или до цвета дубового табурэта, если ты тех ассигнаций в глаза не видела.
Пока лук жарится, ты возьмешь полстакана очищенных грецких орехов, разомнешь их с четвертью стакана изюма, смешаешь всо это с жареным луком, польешь лимонным соком, и всей этой красотой наполнишь тушку рибы, обвязав ее затем ниткой.
Сделав на рибе несколько неглубоких надрезов, ты ее обжаришь в растительном масле (как тут в вашем городе привыкли) или запекёшь ее в духовой печечке (как оно должно быть) в течение 45–50 минут при температуре 180 °. Не цимес, не гефилте-фиш, конечно, но Кешенька будет сыт!
– Ой, а можно я ваш рецепт Анне Ароновне расскажу? – я умоляюще посмотрела на Мирру.
