– У меня, деточка. Арон Моисеевич и Софья Нахимовна, царство им небесное, мои папа и мама.
– А они во время войны погибли? Да?
Я знаю, что почти все умершие, о которых мне известно, кроме моего папы, погибли именно на войне. Эта война была каким-то общим и большим горем. В память о ней, почти сразу за нашим домом, был разбит маленький сквер с большим железным памятником красивому и печальному рыцарю, на плечах которого развевался железный рыцарский плащ, а склоненная голова смотрела в зажатый в руке рыцарский шлем. Бабушка Аня объяснила мне, что это памятник Неизвестному Солдату, который погиб, защищая мой родной город. Но я точно знаю, что этот солдат не погиб! Он живой и будет жить вечно. У меня есть книжка о нем. Его зовут Айвенго, он родился давным-давно, всегда всех побеждал, и хотя его много раз считали убитым, он все время выздоравливал, а в самом конце книжки даже женился на своей возлюбленной, прекрасной леди Ровене. Но это мой секрет. Я даже маме о нем не говорю, хотя и очень хочется, когда они с бабушкой смотрят кино про войну, а потом пьют валериановые капли и тихо плачут.
– Да, деточка. Можно считать, что мои родители погибли на войне, хотя эта их война началась много раньше.
Анна Ароновна смотрит на меня своими мудрыми грустными глазами, затем спохватывается, быстро и коротко несколько раз вздыхает, словно собака Плюшка, которой стало жарко, и пытается улыбнуться:
– А что, влетело Мирре от твоей бабушки?
– За кашрут? – уточняю я.
– Ага.
– Не, не влетело. Бабушка сказала, что Мирра бедная женщина и фантазерка, прямо как я. И что если бы не татарская мать Льва Валериановича, то он давно бы женился на Мирре.
– Бора, а что, у Левы мать татарка?
– Ну, она наша, только из казанских. Она вбила себе в голову, что у Левы должна быть жена одного с ней языка и с квартирой в Казани.
– Господи, но Лева уже совсем взрослый мальчик. Сколько ему? Сорок пять? Больше? Вполне может решить вопрос женитьбы сам.
– Ой, Анечка, я тебя умоляю. Я подожду, когда Лева рискнет сказать Розе Борисовне, что он в данный момент не хочет есть суп.
– А еще Мирра говорит, что он зануда, – зачем-то ябедничаю я.
– Ну а что ей еще говорить? – разводит руками Анна Ароновна и, нагнувшись к духовке, достает оттуда свою знаменитую зеленую чугунную гусятницу, покрытую толстым слоем эмали, отбитой чуть-чуть и всего в одном месте, у ручки. Я с любопытством сую нос под крышку. Там находится что-то удивительно ароматное, покрытое ломкой золотистой корочкой, с проглядывающими сквозь нее крупными бусинами красной и белой фасоли и перламутровыми жемчужинами разварившейся душистой перловки.
Я смотрю в комнату, на журнальный столик, и не вижу пишущей машинки.
– А разве мы не будем печатать маме рецепт этой… этого… чавулента?
– Чолента! Эту красоту зовут чолент. Запомни это слово, моя девочка. Когда-нибудь твой муж скажет мне спасибо за то, что его жена научилась ЭТО готовить.
– Ой, Аня, не заговаривай ребенку зубы. Понимаешь, солнышко, пока тебя не было, Аня приспособилась сама печатать рецепты и приготовила их уже целую папку.
– А как же я? – Слезы предательски подступают к глазам.
– А мы с тобой ничего маме пока не скажем, будем тюкать помаленьку новые. У Ани рецептов на всю ее и половину твоей жизни хватит, чтоб вам обеим до ста двадцати лет дожить. Тем более что про чолент Аня и не писала ничего.
Домой я прихожу с семью заветными копиями…
Чолент от Анны Ароновны
4 луковицы, разрезанные на четвертушки; 4 столовые ложки постного масла; 1 килограмм говядины, нарезанной мелко; половина или четвертушка гуся, разрезанная на куски; 1 стакан красной фасоли; 1 стакан белой фасоли; 4 большие картофелины, разрезанные на три части; 1 стакан хорошей перловки; 2 столовые ложки нарезанного чеснока; соль и перец по вкусу.
Фасоль и крупу замочить на ночь в соленой воде. Не варить! Обжарить до румяного цвета на сковороде лук с мясом и лук с гусем. Добавить к гусю белую сырую фасоль, к мясу – красную. Жарить, пока фасолины не сморщатся. Переложить все в гусятницу, чередуя слои мяса, перловки, картофеля, гуся, перловки. Залить кипятком, чтобы все было им закрыто. Добавить соль, чеснок и перец. Поставить в духовку на малый газ на всю ночь и даже утро. Ничего не мешать, только понемножку подливать кипяток, если вода будет исчезать. Есть в шаббат с удовольствием!
Я уже знаю, что шаббат на языке моих еврейских друзей – это суббота. Совсем-совсем выходной день, когда работать грешно… Но в моей русско-украинской семье все иначе. И субботы мне нравятся меньше, чем следующее за ними воскресенье. По субботам у нас дома генеральная уборка. Мама ходит с воткнутыми под пояс клеенчатого фартука несколькими тряпками. Одной она протирает мои игрушки, другой – окна, третьей – книги и пыль на подоконнике. А еще нужно вытряхнуть с балкона одежду, скопившуюся на стуле у ее кровати за неделю, потом проделать то же самое с моими платьями и кофточками, потом перейти в комнату бабушки Ани. У нас три больших платяных шкафа, но в них хранится только выстиранная и отглаженная одежда. Остальные вещи, надетые хоть единожды, до стирки в шкафы не попадают. После этого мама будет мыть полы, меняя в ведре воду в каждой комнате минимум по два раза. Она моет полы в нашей огромной, 120-метровой квартире, красиво наклоняясь до самого пола и сдувая на ходу повлажневшую от усердия челку. У нас есть швабра, но ею только шторы задергивают. Ну, и раз в месяц, обмотав швабру толстой ветошью, проходятся по потолку и углам. Я все время путаюсь у мамы под ногами, но не ухожу гулять. По субботам идет программа «В гостях у сказки» и добрая тетя Валя Леонтьева всегда показывает послушным детям самые-пресамые интересные фильмы. Конечно, мой любимый – «Варвара-краса длинная коса». У этой Варвары такие же большие глаза, как у моей Мирры, только голос какой-то писклявый, словно она маленькая девочка.
А вот воскресенье мне нравится значительно больше. Это у всего нашего двора – базарный день. Мама ходит на базар за продуктами и возвращается с тяжелыми авоськами, большинство же других, в том числе и я, просто «ходят на базар».
Наш базар, особенно летом, солнечный, гомонливый и яркий. Мясные ряды багровеют свежими, сочными отрубами мяса, которое можно и нужно трогать пальцами, а еще тыкать в них подожженной спичкой (не дай бог кнура – старого кабана – подсунут). Самый красивый – рыбный ряд. Он пахнет, как пеленгас, только что пожаренный Анной Ароновной на душистом постном масле. Он пахнет свежими скользкими бычками, выловленными рано утром в Азовском море: они еще лупят хвостами, но уже имеют аромат своих сушеных соленых сородичей, развешанных в соседней палатке тучными гроздьями под белоснежной марлей.
Молочные ряды пустеют раньше других. Тазики нежнейшего творога, трехлитровые банки сливок и сметаны, огромные бидоны с молоком нужно распродать быстро, пока не стало по-настоящему жарко.
