– Анечка, можно тебя на минутку?
Из комнаты, с голубенькой тряпкой для пыли, появляется Анна Ароновна.
– Мне кажется, дорогая… – и дядя Боря произносит несколько коротких фраз на языке, которого я не знаю, да и слышу в доме Беренштамов крайне редко. Моя бабушка Аня говорит, что это специальный еврейский язык. Судя по всему, речь идет обо мне, потому что Анна Ароновна присаживается на корточки и заглядывает мне в глаза:
– Инночка, а ты знаешь, что по глазам можно легко определить, когда человек говорит правду, а когда обманывает?
– Как это? – испуганно спрашиваю я и зачем-то зажмуриваюсь.
– Ну, если человек говорит правду, то у него глаза как глаза, а вот если врет, то в зрачках появляется маленькая тоненькая черточка. Это знак нечистой силы.
– И нечистой совести, – добавляет дядя Боря. – Давай сейчас проверим. Ты хочешь тети Аниного мамуля?
Я знаю, что мамуль – это такое ужасно вкусное печенье с орешками, которое я полными карманами таскаю от Беренштамов во двор.
– Да, хочу, спасибо!
– Ну вот, глаза как глаза. А теперь я задам тебе другой вопрос. Ты знаешь, куда подевалась Света Дейдей?
Я набираю полную грудь воздуха, чтобы ответить и невольно отвожу глаза в сторону. Но ничего сказать не успеваю, под окном снова появляется мама с кипой листочков в руках.
– Дочь, это же не ты печатала?! Тут нет ни единой ошибки, тут даже знаки переноса расставлены. Анна Ароновна, прошу прощения, но, вероятно, над рецептами трудились вы. Чем же в таком случае Инна у вас вчера занималась 4 часа?
– Четыре часа? Да она вчера к нам заходила на минуточку, как раз мои бумажки забрать. Сказала, что торопится домой. Вероятно, они с ребятами заигрались, и она чувствовала себя передо мной и перед вами, Люсенька, немножко виноватой.
– Тогда, дочь, у меня второй вопрос: куда делась вся еда из холодильника? Ты опять кормила Азу? – Мама перевела взгляд на Анну Ароновну, чтобы ей что-то объяснить. – Я-то вчера в миски и кастрюли не заглядывала вечером. Стоят себе и стоят. А сейчас крышки сняла – пусто! Никогда не поверю, чтобы мой ребенок съел самостоятельно почти десять котлет.
– Да вот и нам с Анечкой показалось, что дело нечисто. – Борис Аронович двумя пальцами крепко берет меня за плечо и отворачивает от окна, у которого стоит мама. – Я по глазам заметил, что наше солнышко сейчас нас обманывает. Нервничает. Переживает. Хорошо бы из-за котлет… Но, судя по заоконным маневрам ее кавалера и растерянному виду самой барышни, они с Аркадием скрывают от нас что-то посерьезнее…
Мама бледнеет и хватается рукой за сердце. И я ее понимаю. Со мной всегда случаются сплошные неприятности. Но я о них расскажу позже. Сейчас я чувствую себя просто пионером-героем, Гулей Королевой или Зиной Портновой, о которых нам рассказывали в садике. Девочки знали советскую военную тайну, но ничего о ней врагам не рассказали, хоть те и спрашивали их похуже, чем меня сейчас. Решив брать пример с отважных девочек, я твердо смотрю в глаза дяде Боре.
– И ничего я не скрываю!
– Руки покажи! – требует мама.
Я протягиваю вперед ладони. Я уже научилась скрещивать пальцы на ногах, но храню это в секрете.
– Да нет, вроде не обманывает. Кресты на пальцах не зажимает… Ладно, я с тобой вечером поговорю. И о том, где ты вчера целый день носилась, и том, насколько плохо врать, выдавая чужой труд за свой. Ну, и об Азе тоже. Ты оставила без обеда мать, а бабушку без ужина. Подумай об этом, дочь!
– Ой, Люсенька, я вам сейчас кулек мамуля насыплю. Вчера вечером напекла. И сами перекусите, и девочек на работе угостите.
Анна Ароновна начинает быстро накладывать печенье в большой кулек, который искусно сооружает из дяди Бориной газеты.
И тут происходит страшное…
Во двор, в котором с утра гуляет наш участковый, а женщины судачат у Светиного подъезда, с отчаянным ревом влетают Аркашка, Света Дейдей и какая-то грузная пожилая женщина, которая крепко сжимает руки двух моих плачущих друзей. «Инкааа! Скажи ей, что Светка самааа!» – вопит Аркаша. Мы все прилипаем к окну, при этом я никуда не могу деться, так как сзади меня подпирает чета Беренштамов. Мамули из кулька Анны Ароновны высыпаются мне прямо на голову. Моя мама еще больше бледнеет и снова хватается за сердце. Расталкивая толпу соседей, к Свете бросается тетя Люда…
Можно, я не буду рассказывать, что было потом, потому что это «было потом» полностью свалилось на мои плечи. Это я оказалась «дрянной девочкой, которая должна быть сурово наказана». Это меня бабушка Аня впервые в жизни отстегала поясом от халата. Это со мной отказались разговаривать не только моя мама, но и все дети, кроме Аркашки Иванченко, которому тоже влетело. Повезло во всей этой истории исключительно Свете и Кляксе. Отныне щенок жил в семье директора типографии, а Свете купили целую кучу новых игрушек, которые до этого ею выпрашивались без особого результата.
Из взрослых людей меня поддержала только моя Мирра, ну и, наверное, дядя Боря. Во всяком случае, он махал мне рукой и ободряюще улыбался, проходя мимо нашего балкона, на котором я куковала все дни, не смея покидать квартиру. А Мирре было все равно, что скажет моя мама. Она приходила ко мне в каждый свой обеденный перерыв. Мама оставляла ключ от квартиры под ковриком, для соседей, на тот случай, если приключится какой-нибудь пожар или землетрясение и меня нужно будет выпустить из дома. Если бы не Мирра и не наши долгие-долгие разговоры «за жизнь», наказание было бы совсем непереносимым для очень маленькой девочки, которой я, в сущности, тогда и была…
Мирра меня не утешала. Она просто рассказывала мне, что в жизни случаются вещи и пострашнее бойкота соседей и родителей. Именно тогда я узнала об истории ее древнего народа и о тех бедах, которые пришлось пережить и многим поколениям евреев, и даже тем людям, которых я хорошо знала. Взять хотя бы семью Беренштам…
Оказывается, Арон Моисеевич и Софья Нахимовна Балагула – родители Анны Ароновны – родились и выросли в Одессе, давным-давно, еще в царское время, и семье Арона Балагулы принадлежало сразу несколько лавочек, в которых работали менакеры и бодаки, то есть те, кто подготавливал мясо животных согласно кашруту для продажи на Привозе. Девушка Софочка Зегер была родом из бедной рабочей и многодетной семьи, но выросла, вопреки тяжелой жизни, талантливейшей кулинаркой и писаной красавицей. Когда она вышла замуж за Арона, то оказалось, что блюда, которые она готовит, покупают самые богатые жители Одессы, а всякие состоятельные еврейские семьи стоят в очередь, чтобы пригласить Софью готовить на свадьбы, поминки, именины и прочие важные семейные торжества. Арону тоже понравилось ремесло супруги. Он стал активно ей помогать, и маленький семейный бизнес через несколько лет привел Балагулов-младших аж в Москву. И не просто так, а по приглашению какого-то знатного сановника из тех, кто надзирал за малыми народами царской России. Уже в Москве и уже после революции у Балагулов родилась дочка Анечка. С приходом новой власти талант Софьи Нахимовны и ее супруга продолжал оставаться востребованным. Только теперь они кормили не царских чиновников, а советское начальство аж в самом Кремле.
