По пути в квартиру мама успела пересказать историю ее болезни. (Лифтами мои родители не пользуются – мол, ходить по лестнице «намного полезнее».) Я слушала краем уха – мысли по-прежнему были заняты Крисом Хайнцем. К счастью, у моей мамы есть всего два типа историй про работу: трогательные или кошмарные. Судя по интонациям, эта была трогательной.
– Отлично, ма!
– Отлично? Ей ампутировали ногу!
Упс… То есть эта была кошмарной.
– Прости, мама. Я устала. Очень долго ждала вас… Ты куда-то уходишь?
Мама сменила больничный халат на джинсы со свитером, хотя обычно переодевалась сразу в пижаму (тоже больничную).
– Твой папа хочет посмотреть новый фильм Пола Андерсона.
– Ты ведь пришла с двойной смены!
– Знаю. Еле стою на ногах. – Она намазала губы помадой и схватила сумочку. – Но твой отец твердо решил посмотреть фильм в день премьеры, чтобы не нахвататься спойлеров. Ты идешь?
– Нет уж, спасибо. Я не понимаю, зачем идешь ты.
– Сама не знаю, Марго. Наверное, потому, что я его люблю. Смысл отношений в том, чтобы делать приятное своему партнеру. Поэтому твой папа тоже притворяется, будто любит теннис, – ради меня.
Я демонстративно возвела глаза. Иногда я совершенно не понимаю своих родителей. Никогда бы не стала тратить время на бесполезное занятие лишь затем, чтобы угодить приятелю или мужу. Однако мои родители не столь амбициозны. Они давно остепенились. Мама забеременела, когда ей было двадцать, и они с папой решили кардинально изменить свою жизнь. В молодости мама мечтала стать врачом и уехать волонтером в африканскую больницу. Отец заканчивал второй курс школы кино и работал вечерами в прачечной, чтобы оплачивать учебу. Мое появление заставило их распрощаться с мечтами. Они говорят, что ни о чем не жалеют, но я не знаю, можно ли им верить. Посмотрите, например, с каким упорством отец тащит маму на премьеру. Может, в глубине души он хотел бы, чтобы это был его собственный фильм? А мать клянется, что обязательно уедет в Африку, когда я закончу колледж и устроюсь на работу. Вопрос в том, хватит ли ей духу?
– Вернемся ближе к полуночи. Можешь позвать Сэмми, если хочешь. Но Эйвери – не смей. Договорились?
– Хорошо.
Лучше отвыкайте от мысли, что я встречаюсь с Эйвери.
– Люблю тебя!
За мамой хлопнула дверь. Я устроилась на диване, грызя крекер. Руки больше не дрожали, хотя изредка меня потряхивало. Я на всякий случай погуглила «повреждение нервов», «тромбы» и «судороги в руке», но не нашла ничего полезного. Достала ноутбук и снова проверила телефон Криса. Тот активно переписывался, на сей раз отправляя сообщения в разные группы:
КРИС: в субботу стебная вечеринка у меня дома. оденьтесь прилично, но со смыслом. зову всех подряд.
Кажется, он решил устроить ежегодную пирушку в честь своего дня рождения. Под «оденьтесь прилично, но со смыслом» имелось в виду «оденьтесь как можно вульгарнее». О прошлогодней вечеринке до сих пор ходили слухи. Кто-то оделся как Ар Келли,
[91] другие нацепили откровенно расистские костюмы – от времен «микроагрессии» двухтысячных
[92] до Строма Термонда
[93] из пятидесятых. Пи-Бой пришел под видом Джеффри Эпштейна.
[94]
В общем, замысел понятен. Как правило, через пару месяцев ко мне приходят клиенты с просьбами удалить фотографии.
Само мероприятие, разумеется, меня не радовало (что за гадость!). Однако за ним скрывались грандиозные перспективы. В доме у Криса намечалась шумная и людная тусовка, причем он наверняка напьется и потеряет бдительность. Я смогу пробраться в дом, скачать с ноутбука все, что мне требуется, собрать улики и тихонько улизнуть.
Одна беда: пусть зовут «всех подряд», люди-то знают, что я не хожу по вечеринкам и не пью спиртного. Кроме того, Крис наслышан о моей ненависти. Мое появление однозначно всех насторожит. Проще пойти вместе с Эйвери. Но мы к тому времени расстанемся…
А может, не стоит спешить? Да, это жестоко – столько времени водить его за нос, но Эйвери слишком полезен, чтобы его терять. Без него я не попала бы в фотоклуб и к Дэнни, где он проявил необычайное рвение и изрядно помог. Может, у Криса он тоже пригодится?
Лучше повременить с расставанием до субботы. Я отправила Эйвери сообщение, и мы весь следующий час неспешно переписывались. Он еще раз извинился. Я сказала, что от его извинения меня снова тошнит, чем вызвала очередной шквал раскаяния. Потом мы обсудили важные темы (изменение климата) и совершенно незначительные (почему есть армрестлинг, а «футрестлинга» не бывает).
Не успела я опомниться, как пробило два часа. Я пожелала Эйвери спокойной ночи, хотела еще раз погуглить симптомы перед сном, но руки наконец перестали дрожать. Может, это было оттого, что меня тошнило? Не знаю.
Следующим утром я проснулась на удивление бодрой. В деле наметился прогресс, желудок уже не бунтовал, а папа, кажется, забыл про диету, потому что на столе лежала упаковка на двенадцать пончиков с сидром из любимой папиной кулинарии, до которой ехать сорок пять минут. (Если отец нарушает диету, то делает это с размахом.)
Однако стоило миновать школьные двери, как хорошее настроение улетучилось без следа. В восточном крыле было на удивление людно. Возле ящичков крутился Палмер с обоими заместителями. Одну из дверок уборщик прикрывал газетой. Палмер умолял всех идти в классы, загораживая спиной надпись. Но там отчетливо виднелось: «ШЛЮХА».
Ко мне подбежала Келси…
[95] Хоффман.
– Ты видела мой ящик? – спросила она, кипя от злости.
– Так это твой? Офигеть! Знаешь, кто это сделал?
– Скорее всего, Джастин. Мой бывший. Последний парень, с которым я встречалась до каминг-аута. Он обиделся. Принял на свой счет. С тех пор словно взбесился.
Я не очень хорошо знала Джастина Спитцера, но постаралась запомнить, что в «Реестре» напротив него надо поставить пометку «мелкий злобный гаденыш».
