– Потому что не хотела рассказывать про свою нелегальную работу. И об этом мы, кстати, еще поговорим. В частности, о твоем наказании, – строго сказал папа, для пущей убедительности помахав тупым ножом для масла.
– Можете запереть меня на все лето, чтобы я не виделась с друзьями. Знали бы вы, как я буду страдать, – язвительно ответила я.
– Угу, – отозвалась мама.
Мне стало их жалко. Какое наказание можно придумать человеку, который и без того все время сидит под домашним арестом?
– Не переживай, что-нибудь придумаем. Уж поверь.
Я вскинула руки, совсем как Эйвери, когда проигрывал в споре. Эта его привычка изрядно меня бесила… Эйвери, провались ты пропадом. Не смей лезть ко мне со своими манерами.
После ужина я позвонила Сэмми. Я знала, что он не возьмет трубку, поэтому объяснила, что от него требуется, с помощью голосовых сообщений. Несмотря на его ужасное поведение, я все-таки решила дать ему шанс частично искупить вину, потому что так будет правильно. А еще потому, что я до сих пор считаю его своим другом.
Он не перезвонил, но позднее, в тот же вечер, написал:
СЭММИ: ок
28. Вперед, просить прощения
В школе шла последняя неделя занятий, и уроки часто заканчивались раньше срока. После того как я передала «Шлюшек Рузвельта» в надежные руки, у меня появилась уйма свободного времени.
Однако на душе все равно было мерзко.
Мне не нравилось, как мы расстались с Сэмми. Хорошо, что я дала ему шанс. Однако наша размолвка по-прежнему грызла меня изнутри. Я жалела о том, как обращалась с Сэмми последние шесть лет. Я забросила нашу дружбу задолго до того, как он пошел у Криса на поводу. За поступки Сэмми я отвечать не могла, но все равно была виновата в том, что воспринимала его как должное. Мне хватило совести признать свои ошибки.
Я решила перед ним извиниться. Пусть он облажался, пусть он подвел меня, но я не имею права говорить ему, что он должен делать.
Сэмми предпочитал общаться эсэмэсками, поэтому я написала ему все, что хотела сказать. Отправила целую кучу сообщений, полных раскаяния.
МАРГО: Извини за то, как я обращалась с тобой последние 6 лет. Или вообще все время, что мы знакомы. Ты был хорошим другом, а я в ответ притворялась, будто мы чужие.
МАРГО: Видимо, я совсем не умею дружить. Прости, что обращалась с тобой так, будто ты видеоприставка, которую можно включить, когда надо, а потом убрать на полку. Ты живой человек. Ты был мне единственным другом последние два года. Я должна была тебя ценить. Ты такого отношения не заслуживал.
МАРГО: Если хочешь поговорить, я всегда на связи.
Я отправляла одно сообщение за другим, но тревога в душе не утихала. Сэмми – мой друг. Однако он поступил плохо. Я знала его с детства. Но он помогал плохим людям. При этом сам он хороший. Но перешел на темную сторону… И так далее и тому подобное. Я испытывала сложную гамму эмоций.
Когда я в марте возвращала Дженджи компьютер, то спросила ее про «тур с извинениями», о котором она писала в ноутбуке. Дженджи ответила, что он «перевернул всю ее жизнь» и помог «очистить совесть», она «стала лучше спать» и даже «похудела на полтора килограмма». Наверное, извиняясь перед Сэмми, я тоже рассчитывала на подобный результат.
Я хотела обрести душевный покой и урвать несколько часов мирного сна. Но на душе все равно было мерзко, и я спала как после дозы метамфетамина: ворочалась всю ночь, ерзала и скрипела зубами.
Не такой покой ты обещала, Дженджи, совсем не такой…
Хотя, может, это потому, что я сделала не все? Сколько раз в своей жизни я говорила слово «прости»? Если я испытывала угрызения совести, то уходила в глухую оборону и злобно огрызалась, заставляя противника извиняться первым. Не самый лучший способ наладить отношения.
Я решила извиниться перед всеми, кого обидела. Старательно отмыть свою совесть.
Опять поймала себя на том, что составляю список. Перечень людей, которых я обманывала, водила за нос и обижала… случайно или намеренно. Я открыла «Реестр» и начала просматривать таблицу из одиннадцати с лишним сотен строчек. Глядя на свои комментарии и скупые примечания к каждому имени, я поняла, что «Реестр» не поможет. Он безлик и субъективен. В нем мои одноклассники превращаются в числа, а я должна видеть в них людей. Пришлось его закрыть.
При помощи старых добрых мозгов я от руки составила перечень тех, кого я обидела, и принялась за дело. Я начала с Келси. Те сообщили, что формально я перед ними уже извинилась в кафе «У Ника», сказали, что не надо «повторяться» и «испытывать их терпение». Видимо, они были на пути к тому, чтобы меня простить.
Потом шла Бет. Я набросала ей самое красноречивое послание, какое только могла. Сказала, что сожалею о своих бесконечных сообщениях. Что я зря воспринимала ее как личный дневник. Сказала, что очень рада за нее. Что поняла, почему так вышло. В конце добавила, что это мое самое последнее сообщение.
И только потом поняла, что именно этого она и просила не делать. Длинные, бессвязные предложения одно за другим обижают ее и расстраивают. Я пыталась переписать текст, сделать его более скупым и официальным, но ничего не выходило. Наверное, потому, что это было лишнее. Она просила оставить ее в покое. Я решила, что лучше всего извинюсь перед ней, если так и сделаю.
Я удалила черновик сообщения. А потом – и номер Бет из списка контактов.
Ни к чему оставлять за собой последнее слово. Настала пора отпустить Бет.
И знаете что?.. Удалив ее номер из телефона, я почувствовала себя… намного хуже. Странно. Может, смысл извинений вовсе не в этом? Может, они не должны успокаивать совесть? Просто иногда надо взять… и попросить прощения?
Или, может… (слушайте внимательно) я извинилась не перед всеми? Поэтому и не скинула по примеру Дженджи полтора килограмма – потому что процесс еще не завершен?
Я очертя голову ринулась извиняться перед каждым, кого могла вспомнить.
Извинилась перед Гарольдом, Дженджи и Дэнни за взлом их компьютеров. Дженджи была наслышана про мои попытки уничтожить «Шлюшек Рузвельта» и в целом меня поддержала. Дэнни тоже воспринял извинения нормально. (Мне так кажется. Он ничего не сказал.) А вот Гарольд, естественно, не мог упустить шанс и повел себя как последний придурок. Он прочитал целую лекцию о неприкосновенности частной жизни и свободе слова, о том, что «лгуны служат сатане» и все такое. Его разглагольствования я слушала краем уха, сама думая о том, какой он все-таки лицемер, учитывая, сколько порнушки он хранит на жестком диске и какие непристойные гадости он порой отправляет. В конце концов Гарольд убежал, пригрозив нажаловаться Палмеру и припугнув меня тем, что его отец – масон. Кто бы сомневался…
Затем я вспомнила про миссис Блай, но поняла, что перед ней извиняться не за что. Вместо этого я пожертвовала триста долларов, которые она дала мне в качестве взятки, в фонд планирования семьи. Совесть успокоилась – благодаря миссис Блай несколько женщин смогут пройти маммографию и сдать анализы у врача.
