Казалось, мои слова рассердили Одри. Но в ее волнении, в том, как она бросала взгляды мне за спину, крылось что-то еще.
Я воспользовался шансом и шагнул к ней, понизил голос и спросил:
– Ты знаешь, кто этот покойник?
– Нет. – Рискую все испортить, но здесь Одри говорит правду. – Но он не из наших. Только это имеет значение.
– Что ты от меня скрываешь?
– Значит, ты хочешь найти убийцу? Тебе легче вообразить человека с ножом или пистолетом, за которым можно охотиться, безусловно дурного, чтобы не обращать внимания на правду? И что случится, если ты его найдешь? Тогда ты расплатишься за свои грехи? Хорошо, когда злодей умирает в конце романа. На самом деле так и должно происходить. А если Майкл сделал это с Аланом? И так заканчивается история Майкла, которая смутила тебя изначально. – Ей потребовалось пару раз глотнуть воздуха после этой филиппики, а я переваривал содержавшуюся в ее словах правду. – Мы здесь из-за тебя. Майкл сидит в этой каморке из-за тебя. Ты сделал это. Ты такой же, как твой отец. Он знал, как трудно нам будет без него, и все-таки оставил нас бороться за жизнь одних, и мы заплатили за это свою цену. Все заплатили. – Голос Одри был напитан ядом. – Если бы он оставил нам оружие, которым мы могли бы сражаться. Но нет. В банке пусто. И ты поступил так же с Майклом.
На секунду я подумал, что она обвиняет меня в присвоении денег, и собирался уже спросить, откуда ей про них известно. Но быстро сообразил: мать говорит лишь о том, что, умерев, отец оставил нас нищими. Сказать по правде, не в такой уж нищете мы росли. Но не мне судить о том, каково это – растить детей в одиночку. В любом случае слова Одри, скорее всего, были метафорой.
– Отец был убийцей, как и Майкл. – Я отмел ее аргументы и нанес ответный удар черно-белой правдой. – Разница только в том, что он к тому же был торчком.
– Твой отец не был торчком! – взревела Одри.
– Но рядом с ним нашли шприц, мама. Перестань обманывать себя!
– Перестань доводить свою мать. – Позади меня раздался голос Марсело, который держал дымящуюся кружку с чем-то коричневым. Он сказал это в шутку, но сразу уловил, какая напряженная обстановка сложилась в комнате, и мягко выставил меня за дверь движением предплечья. Одри прокралась мимо нас, попутно взяв у Марсело питье, и быстро зашаркала по коридору. Отчим вскинул брови. – Ты как, в порядке?
Я кивнул, но так механически, что он мигом почуял неладное.
– Все перевернулось вверх дном. Насколько я понимаю, Майкл хочет поговорить с тобой. Эта глупая история с тем, кто его адвокат, не продлится дольше нескольких часов, но если рокировка поможет нам привлечь Кроуфорда на нашу сторону, что ж, хорошо, пусть он увидит: мы готовы сотрудничать и можем даже подыграть ему. – Марсело заметил, что я насторожился. – О, не думай, будто я сдаюсь. С ним я расквитаюсь позже, обещаю. От него мокрого места не останется. Но я знаю, когда поднимать шум, а когда лучше обождать. И думаю, я пока вне игры. Сперва ты поговори с Майклом, потому что он этого хочет. Мы ведем игру, а не Кроуфорд.
Я невольно задумался: использование в речи спортивных метафор – это универсальная черта отчимов или особенность Марсело?
– Но ты же настоящий адвокат. Притом хороший. Ты обеспечил ему каких-то три года тюрьмы по обвинению в убийстве – это отличный результат. Почему он больше тебе не доверяет?
– Не знаю. – Марсело пожал плечами. – Похоже, он не склонен доверять никому. Может быть, расскажет тебе почему.
– Когда ты знакомишься с новым клиентом, как отличаешь порядочного человека от негодяя? – спросил я. – Ну… я понимаю, ты должен быть беспристрастен, но наверняка ведь думаешь, что одни люди совсем пропащие, а у других еще есть надежда?
– Именно поэтому я занялся корпоративным правом, там мне не приходится думать о таких вещах. Они все мешки с дерьмом.
– Я серьезно спрашивал.
– Знаю, приятель. – Он протянул руку и сжал мое плечо. Марсело всегда умел найти для меня альтернативу слову «сын», как будто ему было неловко его произносить, даже теперь. «Приятель» – одно из самых серьезных его обращений, продвинутый вариант в сравнении с «дружище». – Ты спрашиваешь о своем отце.
– Одри сказала, он был дурным человеком, который считал себя хорошим.
Марсело на секунду задумался.
– Не мне об этом судить.
У меня возникло ощущение, что он имеет свое мнение на этот счет, но не хочет его навязывать.
– Ведь вы дружили. Какой он? Вы были близки? – Я сам себя удивил этими вопросами.
Марсело почесал загривок. Слова он подбирал медленно.
– Да. Я хорошо его знал. – Демонстративный взгляд на часы. Видимо, говорить на эту тему моему отчиму было неловко, ведь он женился на вдове своего клиента. – Лучше догоню твою маму.
Я задержал его.
– Можешь кое-что для меня сделать? – (Марсело кивнул.) – У тебя есть знакомые в полиции – следователи, всякие стажеры, верно? Можешь узнать у них про жертв Черного Языка? По словам Люси, это женщина по имени Элисон Хамфрис и супруги Марк и Джанин Уильямс. Любую полезную информацию.
Марсело помолчал. Вероятно, колебался, стоит ли поощрять меня на этом пути.
– Кто была первая – Уильямсы и?..
– Элисон Хамфрис.
– Понял. Конечно, чемпион. – Он слегка расслабился. К счастью, не стал по-дружески стукать меня кулаком в плечо, иначе нам пришлось бы выйти на улицу и поиграть в мяч, а я не захватил с собой бейсбольную перчатку. – Я поспрашиваю.
За Марсело я не пошел, а вместо этого решил провести несколько минут в библиотеке один, чтобы собраться с мыслями. Поймал себя на том, что рассматриваю медаль на камине и думаю о словах матери: некоторых людей награждают за убийство. Медаль была из темной бронзы, лежала в рамке под стеклом на синем бархате, а под нее был подложен маленький прямоугольный листочек бумаги, как в печеньях с предсказаниями. На бумажке имелось множество точек, но это не была азбука Морзе или еще что-то знакомое мне. Подо всем этим находилась гравированная табличка: «Награжден за то, что пронес спасительное послание сквозь шквальный огонь, 1944 год». На самой медали были выбиты слова: «ЗА ОТВАГУ» и «МЫ ТОЖЕ СЛУЖИМ».
Расслабьтесь. Я не потратил восемьдесят слов на описание этой вещицы без толку. Я понял, что моя мать смотрела на вещи предвзято, но она была права. Убийства отличаются одно от другого; вот что означала эта медаль. Одри хотела объяснить мне, что она верит в наличие у Майкла основательных причин для убийства.
«Ты сделал это», – сказала она. И за ее отрывистыми словами я вновь услышал все то, о чем говорила мне на крыше Люси: «Это случилось бы по-другому». Вдруг я почувствовал, что понял ее. Я отправил Майкла в тюрьму, а что, если его злость дала метастазы и привела к чему-то еще более ужасному? Мне стало стыдно за это чувство вины – Майкл заслужил свое наказание, напомнил себе я, – но от этого оно никуда не исчезло. Уверенность, что я все сделал правильно, мало утешала. Это был бесповоротный момент, когда ничего нельзя изменить, как не сбить с пути раздвижную дверь, которая ездит по рельсе, и в то же время после него все изменилось. Во что я превратил своего брата?
