– Ты помнишь его?
– Он звонил в мой день рождения, а это было всего три с половиной месяца назад…
– Нет, – перебивает меня Тэо. – Я имею в виду, помнишь ли ты его из детства? Когда он жил с нами?
Вообще-то, я помню. Помню, как лежал в кровати между ним и мамой и держал руку у него на щеке, когда он спал. Она была шершавая от растущей щетины, и эта шершавость занимала меня, плюс мне нравился звук, когда папа чесал подбородок. Я помню его портфель. Внутри лежали разноцветные гибкие диски, которые я любил раскладывать по спектру, и скрепки в маленькой коробочке, я выстраивал из них длинную дорожку в кабинете, пока папа работал. Правда, иногда, когда он занимался программированием и застревал на чем-то или радовался, он кричал, и я от этого тоже начинал кричать, тогда отец звал маму, чтобы она забрала меня и он мог закончить работу.
– Однажды он взял меня с собой собирать яблоки, – говорю я. – Он посадил меня к себе на плечи и показал, как сборщики высыпают яблоки из корзин, не ударяя их.
Какое-то время я хранил список разных сведений о яблоках и выучил их, потому что помнил: отец недолго интересовался помологией, результатом чего стал наш поход в яблоневый сад. Я знаю, к примеру, что:
1. Самые крупные производители яблок в мире – это Китай, США, Турция, Польша и Италия.
2. Для изготовления галлона сидра нужно порядка тридцати шести яблок.
3. Самый распространенный в США сорт яблок – «ред делишес».
4. На вызревание одного яблока необходима энергия, вырабатываемая пятьюдесятью листьями.
5. Самое крупное из всех собранных когда-либо яблок весило три фунта.
6. Яблоки не тонут в воде, потому что на четверть объема состоят из воздуха.
7. Яблони родственны розам.
8. Археологи обнаружили, что люди употребляли яблоки в пищу за 6500 лет до нашей эры.
– Круто, – говорит Тэо. – Я вообще ничего о нем не помню.
Я знаю почему: Тэо было всего несколько месяцев, когда отец ушел. Сам тот день не сохранился у меня в памяти, зато в ней осталось многое из того, что привело к нему. Мама и папа часто ругались прямо у меня на глазах. Я был там, но меня не было – в те дни я часто оказывался полностью заворожен рябью на экране телевизора или рычажком тостера. Родители думали, что я ничего не замечаю, но так не бывает. Я слышал, видел, улавливал запахи и ощущал тогда все одновременно, вот почему изо всех сил старался фокусироваться на каком-то одном из раздражителей. Для меня это всегда было как своеобразное кино: представьте себе камеру, которая может запечатлеть весь мир сразу – каждый вид, каждый звук. Эффект впечатляющий, но не имеет особого смысла, если вам хочется услышать разговор двух человек или увидеть летящий к вам мяч, когда вы стоите с битой в руке. Но изменить мозг, с которым родился, я не мог и вместо этого научился сужать мир своеобразными шорами, пока в поле моего внимания не оставалось только то, что я хотел видеть. Таков аутизм для тех, кто никогда не был там сам.
В любом случае по той же причине, пусть мои родители считали, что я увлечен чем-то другим, их перепалки я помню дословно:
– Ты помнишь меня, Эмма? Я тоже живу здесь…
– Ради бога, Генри, ты и правда злишься, что я трачу время на твоего сына?!
И:
– Мне все равно, как мы будем за это платить. Я не собираюсь отказываться от лечения для Джейкоба только потому…
– Потому что – что? Скажи это… По-твоему, я зарабатываю мало денег.
– Это не я сказала.
И:
– Я хочу возвращаться со своей гребаной работы в свой хренов дом и не заставать десять долбаных незнакомых теток на полу в своей гостиной. Разве я прошу слишком о многом?
– Эти незнакомые тетки могут вернуть к нам Джейкоба…
– Очнись, Эмма. Он такой, какой есть. И внутри его не заключено никакое чудо, которое вот-вот выйдет наружу.
И:
– Ты всю неделю работал допоздна.
– А для чего мне приходить домой?
И:
– Как это – ты беременна? Мы же решили, что больше детей не будет. У нас уже и так проблем хватает…
– Я, вообще-то, не сама забеременела, если ты не в курсе.
– Надо было думать. Это ведь ты принимаешь таблетки.
– Думаешь, я тебя обманула? Боже, Генри! Рада слышать, что ты такого высокого мнения обо мне. Убирайся! Вали отсюда!
И однажды он свалил.
Вдруг отец стучит в дверь и просовывает голову в комнату Тэо:
– Мальчики, как… гм… тут у вас дела?
Оба молчим.
– Джейкоб, мы можем поговорить?
Мы садимся в моей комнате, я – на кровать, отец – в мое кресло у стола.
– Ты… ты не против, что я здесь?
Я оглядываюсь. Он ничего не тронул на моем столе, так что я мотаю головой.
Ему явно становится легче. Я так думаю, потому что его плечи расслабляются.
– Я должен извиниться перед тобой. Только не знаю, как это выразить словами.
– Со мной такое тоже бывает.
Отец слегка улыбается и качает головой. Тэо очень похож на него. Мама всю жизнь это говорила, но теперь я вижу в моем отце многое, что напоминает мне меня. Например, его манера пригибать голову, прежде чем начать фразу. Или постукивать пальцами по бедру.
– Я хотел извиниться перед тобой, Джейкоб. Есть люди… как твоя мать… которые никогда не сдаются. Я не из таких. Говорю это не в оправдание себе, а просто как факт. Уже тогда я достаточно хорошо знал себя, чтобы понимать: мне с этой ситуацией не справиться.
– Под «этой ситуацией» ты подразумеваешь меня.
Он мнется, потом кивает:
– Я не знаю о синдроме Аспергера столько, сколько знает твоя мать, но, думаю, в нас во всех есть что-то мешающее нам общаться с другими людьми, даже когда мы хотим поддерживать связь с ними.
Мне нравится идея, что синдром Аспергера – это приправа, добавленная к человеку, и, хотя во мне ее концентрация выше, чем в других людях, если провести анализ, окажется, что следы ее есть у всех.
Я заставляю себя взглянуть в глаза отцу:
– Ты знал, что яблоки ржавеют?
– Нет, – отвечает он более мягким голосом. – Не знал.
Вдобавок к списку яблочных фактов я приберег для отца еще один – с вопросами, которые я задам ему, если выпадет шанс:
1. Если бы не я, ты остался бы?
2. Ты когда-нибудь жалел, что ушел от нас?
3. Как ты думаешь, мы когда-нибудь сможем стать друзьями?
4. Если бы я пообещал стараться сильнее, ты обдумал бы возможность вернуться?
